Поразительно это признание после окончания первой части! Князь все еще «слабо обозначен», и дальнейшая судьба его неясна автору. Образ его развивается в процессе писания. Почти до самого конца романа его последняя тайна непроницаема для его творца. Вся гениальность великого писателя — в отношении к своим героям как к подлинным живым личностям. Творчество его причастно к тайне рождения: личность сына — не прозрачна даже для отца.

Достоевский заканчивает письмо: «Первая часть есть, в сущности, одно только введение. Одно надо: чтобы она возбудила хоть некоторое любопытство к дальнейшему… Во второй части должно быть все окончательно поставлено (но далеко еще не будет разъяснено)… Роман называется «Идиот».

Очень характерна для автора забота о занимательности. Любопытство читателя должно быть возбуждено с самого начала и поддерживаться до конца. Лица и события сначала сильно «обозначаются», потом «ставятся окончательно», но загадочность окружает их до самого финала, и тайна «разъясняется» только в развязке. Такова обычная техника построения романов Достоевского. Автор совершенно не уверен в себе. «Первая часть, по–моему, слаба», — признается он в середине письма, а в конце заявляет: «Может быть, и первая часть недурна». Так строго судит он одно из величайших своих созданий.

На следующий день после письма к Майкову он пишет своей племяннице, С. А. Ивановой (1—13 января 1868 г.). Идея «прекрасного человека» определяется религиозно: «Главная мысль романа — изобразить положительно прекрасного человека. Труднее этого нет ничего на свете и особенно теперь. Все писатели, не только наши, но даже все европейские, кто только брался за изображение положительно прекрасного, всегда пасовал. Потому что эта задача — безмерная. Прекрасное есть идеал, а идеал ни наш, ни цивилизованной Европы еще далеко не выработался. На свете есть только одно положительно прекрасное лицо — Христос, так что явление этого безмерно, бесконечно прекрасного лица — уж, конечно, есть бесконечное чудо. (Все Евангелие Иоанна в этом смысле: оно все чудо находит в одном воплощении, в одном появлении прекрасного.) Но я слишком далеко зашел. Упомяну только, что из прекрасных лиц в литературе христианской стоит всего законченное Дон Кихот; но он прекрасен единственно потому, что в то же время и смешон. Пиквик Диккенса (бесконечно слабейшая мысль, чем Дон Кихот, но все-таки огромная) тоже смешон и тем только и берет. Является сострадание к осмеянному и не знающему себе цены прекрасному — а, стало быть, является симпатия в читателях. Это возбуждение сострадания и есть тайна юмора. Жан Вальжан тоже сильная попытка, но он возбуждает симпатию по ужасному своему несчастию и несправедливости к нему общества. У меня нет ничего подобного, ничего решительно, и потому боюсь страшно, что будет положительная неудача… Вторую (часть), за которую сажусь сегодня, окончу в месяц (я и всю жизнь так работаю). Мне кажется, что она будет покрепче и покапитальнее первой».

Изображение «положительно прекрасного человека» — задача непомерная. Искусство может приблизиться к ней, но не разрешить ее, ибо прекрасный человек — святой. Святость — не литературная тема. Чтоб создать образ святого, нужно самому быть святым. Святость — чудо; писатель не может быть чудотворцем. Свят один Христос, но роман о Христе невозможен. Достоевский сталкивается с проблемой религиозного искусства, замучившей несчастного Гоголя. Он ищет предшественников в мировой литературе: вспоминает Диккенса с его Пиквиком, Виктора Гюго (Жан Вальжан) и особенно гениального создателя Дон Кихота — Сервантеса. Новый роман будет написан как своего рода русский Дон Кихот. Печальная фигура рыцаря без страха и упрека склоняется над колыбелью князя Мышкина.

Писатель начал обдумывать вторую часть 1—13 января 1868 года. Первая заметка в тетради № 10 датирована 7 марта. За январь и февраль он написал и отослал в «Русский вестник» 11 '/2 печатных листов. 2 марта сообщает Майкову: «Еще не начатая 3–я часть романа (в окончательной редакции вторая), которую я обязался честным словом доставить к 1–му апреля нашего стиля в редакцию: вчера ночью радикально измененный (в третий уж раз) весь план 3–й и 4–й части, усилившееся расстройство нервов и число и сила припадков — одним словом, вот мое положение».

Майков обрадовал его известием, что начало романа имеет успех; писатель умо–ляет его сообщить немедленно свое мнение о финале второй (по–нашему, первой) части, т. е. о вечере в доме Настасьи Филипповны. «Этот финал, — прибавляет он, — я писал в вдохновении, и он мне стоил вух припадков'сряду… Что же касается до Иди ота, то так боюсь, так боюсь, что и пред ставить не можете. Какой-то даже неестественный страх. Hmcorpa так не бывало». Про ходит Почти месяц, Достоевский поглощен семейными заботами (рождение дочери) и не пишет «ни единой строчки». 9 апреля он жалуется Майкову: «Работаю и ничего не делается. Только рву. Я в ужаснейшем унынии; ничего не выйдет… Третьего дня был сильнейший припадок. Но вчера я все - таки писал в состоянии, похожем на сумасшествие. Ничего не выходит».

В мае умирает дочь Соня; несчастный отец пишет С. А. Ивановой из Веве: «Не смотря на все горе, весь этот месяц сидел день и ночь за романом (и как проклинал работу, как неприятно и гадко было писать!) и написал очень мало… До сих пор тянется только вторая часть». Она была закончена печатанием в июльском номере «Русского вестника».

Не менее мучительно писалась третья часть. «Романом я недоволен до отвращения, — сообщал автор Майкову (2 августа 1868 г.). — Работать напрягался ужасно, но не мог: душа нездорова. Теперь сделаю последнее усилие на третью часть. Если поправлю роман, поправлюсь сам, если нет, то я погиб». Через три месяца пишет С. А. Ивановой из Милана: «Через два ме сяца кончается год, а из четырех частей мною писанного романа окончено всего три, а четвертая, самая большая, еще и не начата. Наконец (и главное) для меня в том, что эта четвертая часть и окончание ее — самое главное в моем романе, т. е. для развязки романа почти и писался и за думан был весь роман». Катастрофа (убийство Рогожиным Настасьи Филипповны) — ' главное в романе: действие широким потоком, все ускоряясь, несется к ней; композиция становится по нятной только из развязки, она — целест ремительна. Идея «Идиота» окончательно выясняется для автора только в работе над четвертой частью. Он пишет Майкову (26 октября): «Теперь, когда я все вижу, как в стекло, я убедйлся горько, что никогда еще в моей литературной жизни не было у меня ни одной поэтической мысли лучше и богаче, чем та, которая выяснилась теперь у меня для четвертой части, в подробнейшем плане». Весь мир признает теперь, что финал «Идиота» — одна из вершин искусства великого писателя; сам он думал иначе. «И вот идея «Идиота» почти лопнула», — пишет он Майкову.

Несмотря на все его усилия, роман в 1868 году не был закончен, и последние главы его рассылались как приложение к февральской книжке «Русского вестника» за 1869 год. 25 января писатель сообщает С. А. Ивановой: «Теперь он (Идиот) кончен, наконец! Последние главы я писал день и ночь с тоской и беспокойством ужаснейшим… Романом я недоволен; он не выразил и десятой доли того, что я хотел выразить, хотя все-таки я от него не отрицаюсь и люблю мою неудавшуюся мысль до сих пор».

Заметки ко второй, третьей и четвертой части «Идиота» дошли до нас в черновой тетради № 10. Ко второй части относятся записи от 7 марта до середины июля 1868 года; к третьей — 8 и 15 сентября; к четвертой — от 7 и 10 ноября.