— Ловко я тебя, — хмыкнул рыболов, пряча рыбу в ведерко.

В ведре слышались оживленная возня и плеск.

– Ну, ну, задницу мне намочите еще! — Адам Михайлович поправил дощечку и, забросив две удочки, позволил себе закурить еще одну папиросу. Он чувствовал себя на вершине блаженства.

Когда в ведре оказалась целая дюжина подлещиков, Адам Михайлович настороженно, медленно обернулся. Прямо у его дома остановилась машина.

— Кого это черт принес?

Машина была ему незнакомая. Он видел лишь часть черного сверкающего кузова с хромированными ребрами багажника.

— Черт подери, черт подери! — забурчал рыболов, и его пальцы задрожали, делая неверные движения, крючок проколол извивающегося червя не так, как того хотелось Самусеву. — Кого это принесло? Вот червяк, ему ведь тоже жить хочется!

Наконец кое-как проколотый червяк оказался на крючке, а снасть — в воде. Два поплавка застыли на поверхности в метре друг от друга, словно вмерзли в зеленоватую воду.

В автомобиле, остановившемся у дома Самусева, хлопнула вначале одна дверца, затем вторая. Мужчина в белом плаще выбрался на мягкую землю, посмотрел на свои черные, до блеска начищенные туфли с квадратными модными носами, затем на грязную траву, загаженную гусями и утками, недовольно поморщился.

Мужчина был лет пятидесяти пяти, по его виду сразу можно было догадаться, что у него во всех отношениях все в порядке: он богат, причем настолько, что может позволить себе многое. Его лицо, несмотря на май, уже было золотистым, словно он только–только вернулся с далекого южного курорта.

Мужчина посмотрел на замок, затем ковырнул носком палочку, валявшуюся у ног. Глянул на двух широкоплечих верзил с крепкими затылками в модных солнцезащитных очках, приехавших вместе с ним. Мужчины были коротко стриженные, крепкие, как буйволы или племенные быки.

— Вы, ребятки, тут потопчитесь, покурите, чайку выпейте, а я посмотрю, куда хозяин подевался.

Возле дома Самусева появился сосед. Он держал в руках велосипед, к багажнику была приделана корзина, плетенная из алюминиевой проволоки.

— Вы что, люди добрые, Михалыча ищете?

— Да, Михалыча, — ответил мужчина в белом плаще, по–хозяйски оглядывая окрестности, его взгляд словно говорил: «Захочу и куплю здесь все».

— Так он это, там…

— Где «там»? — веско прозвучал вопрос.

— У реки, на мостках. Я видел, как он на заре туда двинул.

— Чего это он там делает?

— Как чего, Михалыч рыболов, это у нас каждая собака знает.

— Рыболовом стал, говоришь?

— Рыболов, рыболов, — мужчина заискивающе усмехнулся двухзубым ртом, а затем, подкатив свой бренчащий и разбитый велосипед поближе, спросил: — А у вас,. может, папироска найдется, а?

— Дай ему сигарету, Николай,. — даже не обернувшись, бросил мужчина одному из своих парней.

Тот вытащил из кармана куртки твердую, широкую пачку, открыл крышечку.

— На, батя, покури.

— Ага, спасибо. Это что за сигарета такая? Дорогая небось?

— Тебе-то какая разница? Дармовая она. На халяву, батя, и хлорка — творог.

— Как ты говоришь?

— Говорю, хлорка — творог, — мужчина открыл боковую дверцу, сел в джип и поставил ноги на хромированную ступеньку.

К соседу Самусева приезжие тотчас потеряли всяческий интерес.

— Сидите тут, а я пойду погляжу, что там Адам Михайлович поделывает.

Самусев сидел, втянув голову в плечи, высокий, костлявый, с четким профилем испанского конкистадора. Если бы у него на голове была не соломенная шляпа, а рыцарский шлем, а вместо телогрейки — латы, то он со своей удочкой в руке выглядел бы наверняка как ушедший на покой конкистадор.

Мужчина в светлом плаще неторопливо шел по узкой тропинке к реке, шел, оглядываясь по сторонам, хищно втягивая ноздрями деревенский воздух, пропахший молодой, едва появившейся листвой, сочной, примятой травой и близкой рекой. Когда до мостков оставалось метров восемь, старик Самусев резко обернулся, но со своего ведра не встал, так и остался сидеть, глядя на незваного гостя.

— Здравствуй, здравствуй, дорогой Адам Михайлович! Что, даже не встанешь, руки не подашь? — грузный мужчина тронул ногой мостки, те скрипнули. Лишь после этого он ступил на доски.

— Почему же не встану — встану, — Самусев тяжело поднялся, и приезжему даже показалось, что он услышал, как разом захрустели все суставы Самусева, захрустели так, словно бы Адам Михайлович был сделан не из костей и плоти, а из сухого дерева.

— Видишь, дело у меня такое, что руки грязные.

— А ты помыл бы руки, водичка-то рядом.

— Сейчас помою, — Самусев опустил пальцы в речную воду, затем вытер грязной тряпкой и, слегка ехидно улыбаясь, подал узкую ладонь. — Здорово, Геннадий Павлович.