У Кати оказалась здесь масса знакомых, они подходили, распаренные, как после бани; и ребята, и девушки оценивающе оглядывали меня — я разве что не ежился под их откровенными взглядами…

Слегка вихляющей походкой подошел к нам высокий (одни мослы) парень с грязными, тусклыми волосами. Тяжелой рукой ударил меня по плечу:

— Салют, фраерок!

Пока я лихорадочно размышлял, как его достойно отбрить, он вовсю разухмылялся, стал раскачиваться перед Катей на кривых ногах футболиста:

— О, Башка, ты сегодня бесподобна! Я сражен, падаю, держите меня! Падаю к твоим ногам, о, достойнейшая из достойных!

И он сделал вид, что сейчас грохнется.

— Послушай, ты, — начал было я, но почувствовал, как пальцы Кати предупреждающе вцепились в мой локоть.

Парень было обернулся ко мне, угрожающе выставив вперед бесформенный подбородок, но Катя спокойно сказала:

— Слушай, Налетчик, опять из себя шута корчишь? Не вяжись, а? Или Борю с ребятами позвать, поговорить по душам?

— Ха, — парень мотнул волосами, — испугала! Что Боря? Я могу тоже кодлу собрать. На кулачках? Пожалуйста!

— Большая ты все-таки скотина, Веня, — спокойно сказала Катя. — Лучше скажи, как мать себя после операции чувствует?

— Ничего, нормально. Молоток твой отец! К братану теперь вот собирается… В Сибирь, во куда! Поеду, наверное, с ней.

— Смотри за матерью-то, — Катя все не отпускала мою руку. — Сердце у нее слабое, а ты ведь опять можешь загреметь…

— Брось учить, — пренебрежительно заметил Налетчик. — Знаем мы сами: как водку пить, как жизнь любить! Ладно, Башка, давайте, гуляйте. Если что — свистни, я неподалеку. Или Борю… Как бы фраерка твоего не задели, а он и отвалится, слаб что-то…

— Сам ты… фраер! — ответил, не сдержавшись, я.

Налетчик захохотал. Он даже слегка присел от удовольствия, заливаясь тонко, по-поросячьи.

Мы пошли вперед, не оглядываясь.

— Вместе с ним до восьмого класса учились, — сказала Катя. — Нормальный вроде парень был… А потом в училище — словно подменили Веню. Злостное хулиганство, кражи… Хорошо еще, что мать любит, а то давно бы по тюрьмам мотался. Этим летом отец ей операцию сделал. Пока Веня держится, никуда не залетел. Даже не выпивает. А если пьяный — человек без мозгов. Все что угодно может натворить…

Мы сели за столик, где чинно и как-то по-кукольному строго вертикально застыли две девицы; у них были одинаковые прически — вздыбленные и чем-то склеенные волосы, а на лбу волосинка к волосинке расчесаны и наклеены. Плоские груди закрыты старыми линялыми майками, на них надписи: «Хочешь полюбить меня? Прочти вначале молитву» (это у одной) и «Уведи меня в сказку, я — твоя Шахерезада» (у другой).

Мы с Катей переглянулись, но улыбки сдержали; посидели, огляделись, потом пошли в толпу — танцевать. Вскоре я уже был весь мокрый, смоченное потом лицо Кати сверкало передо мной как стеклянное, я задыхался в плотном кольце, меня толкали, временами оттирали Катю в сторону, и я беспокойно шарил вокруг глазами…

Когда снова сели передохнуть, вернее, села одна Катя (все стулья уже были заняты), я же стоял возле, вышла неожиданная встреча. Прямо перед нами остановилась девица необъятных размеров, с взлетевшими, словно от ужаса, вверх волосами, с лицом, расписанным косметикой, будто у индейца, и нагло, в упор уставилась на меня.

Я скосил глаза вбок, думая про себя: чего надо этому чучелу от меня, снова, что ли, знакомая Кати, но тут услышал голос не девушки, но мужа: «Как поживаешь, студентик?»— и сразу же понял: кто это застыл перед нами — Валентина Лапоткова!

— Нормально, — ответил я, не чая, чтобы скорее она убралась подобру-поздорову, не дай бог, отмочит что-нибудь в «своем стиле».

— Вижу, что не теряешься, — фыркнула Лапоткова, тяжело двинув фиолетовыми губами. — Поступил? Ну и теперь на дискотеки чалишь, а, монашенек?

— Хожу, хожу, — ответил я. — Как видишь. Да, кстати (и я обрадовался этой мысли), а как там папуля твой? Все гоняет вас или утихомирился?

Зеленые ресницы Лапотковой взлетели вверх, потом опустились, она шаркнула слоновьей ногой и, убрав предельную громкость своего голоса, ответила в опасливо-выжидательной форме:

— Ну, не гоняет. А что?

— Да так, ничего. Вспомнилось кое-что…

Лапоткова (видно было по ее лицу) о чем-то минуту-другую размышляла, затем сдвинулась с места и на прощание выдала:

— Смотри, не обкушайся сладким, студентик.

— Давай, давай, чеши отсюда, — зло сказал я. — Привет любимому папочке.

И ответил Кате как можно яснее:

— Это дочь хозяев, у которых я на квартире жил до поступления в университет…

— Впечатляет, — Катя прикрыла рукой смеющиеся глаза. — Удивительно, как ты жив остался…