— Видите, — убеждал он, — нам, по справедливости, полагается видеть друг друга эту зиму. Вероятно, вы еще не решили…

— Но я решила, — перебила она. — Я никогда не позволила бы себе любить вас. Это не даст мне счастья. Вы мне нравитесь, мистер Харниш, но большего никогда не будет.

— Это потому, что вам не нравится, как я живу, — заявил он, имея в виду свои нашумевшие увеселительные поездки и беспутную жизнь, какую приписывали ему газеты, и недоумевая, станет ли она отрицать, по девичьей скромности, что ей об этом известно, или нет.

К его удивлению, ответ ее был ясный и определенный:

— Да, не нравится.

— Я знаю, что я повинен в нескольких поездках, которые попали в газеты, — начал он защитительную речь, — и я водил компанию с веселыми парнями…

— Я не то имею в виду, — сказала она, — хотя и это мне известно, и не могу сказать, чтобы нравилось. Есть женщины на свете, которые могли бы выйти замуж за такого человека, как вы, и чувствовать себя счастливыми, а я — не могу. Я имею в виду всю вашу жизнь, все ваши дела. И чем сильнее я любила бы такого человека — тем была бы несчастнее. Вы понимаете — мое несчастье сделало бы в свою очередь и его несчастным. Мы оба совершили бы ошибку, но на нем это отозвалось бы не так сильно, так как у него остались бы его дела.

— Дела! — ахнул Пламенный. — А что неладно с моими делами? Я веду игру честно и открыто. Тут никаких обманов нет, а этого далеко нельзя сказать о делах других парней, будь это операции крупных дельцов или шулеров и надувательство мелких лавочников. Я веду игру по всем правилам, и мне не приходится лгать, плутовать или нарушать свое слово.

Диди с облегчением приветствовала перемену разговора и удобный случай высказать все, что было у нее на уме.

— В древней Греции, — начала она педантически, — хорошим гражданином считался человек, который строил дома, сажал деревья… — Она не закончила своего исторического экскурса и поспешила вывести заключение. — Сколько домов вы построили? Сколько деревьев вы посадили?

Он нерешительно покачал головой: он не понимал, к чему она клонит.

— Два года назад, — продолжала она, — вы приперли к стенке угольную промышленность… Вы скупили уголь…

— Только здесь, — вспомнил он, усмехаясь, — только в здешних местах. Я воспользовался недостачей вагонов и забастовкой в Британской Колумбии.

— Но этот уголь добыли не вы. Однако вы подняли его на четыре доллара за тонну и заработали кучу денег. Это была ваша деловая операция. Вы заставили бедняков платить за уголь дороже. Вы играли честно, как вы сказали, но вы засунули руку в их карманы и забрали их деньги. Я знаю. Я топлю камин в своей комнате в Беркли. И вместо одиннадцати долларов за тонну угля из Рок-Уэллса я платила в ту зиму пятнадцать. Вы ограбили меня на четыре доллара. Я могла это выдержать. Но тысячи бедняков выдержать не могли. Вы можете называть это законной игрой, но, на мой взгляд, это был настоящий грабеж.

Пламенный не чувствовал замешательства. Для него это не было откровением.

Он хорошо запомнил ту старуху, занимающуюся виноделием на холмах Сонома, и миллионы подобных ей людей, созданных для того, чтобы их грабили.

— Послушайте, мисс Мэзон, я согласен, что тут вы немножко меня поддели. Но вы уже много лет видели меня в деле и знаете, что обычно я не трогаю бедняков. Я охочусь за крупными дельцами. Вот моя добыча. Они грабят бедняков, а я граблю их. То дело с углем — случайность. Тогда я шел не против бедного люда, а против крупных парней, и я их нагрел. Случайно подвернулись по дороге бедняки и тоже пострадали, вот и все.

— Разве вы не видите, — продолжал он, — ведь все это — игра. Каждый играет так или иначе. Фермер со своим урожаем ведет игру против природы и рынка. Так же поступает и Стальной трест Соединенных Штатов. У большинства людей все дело сводится к ограблению бедняков. Но таким делом я никогда не занимался. Вы это знаете. Я всегда охотился за грабителями.

— Я потеряла нить, — призналась она. — Подождите минутку.

И некоторое время они ехали молча.

— Мне это представляется яснее, чем я могу объяснить, но приблизительно дело обстоит так. Есть работа подлинно хорошая и полезная, и есть работа… ну, скажем, нехорошая. Фермер обрабатывает землю и выращивает хлеб. Он делает что-то хорошее для людей. Отчасти, он по-настоящему что-то создает, создает этот хлеб, который насытит голодающих.

— А потом железные дороги и рыночные спекулянты отнимут у него этот самый хлеб, — перебил Пламенный.

Диди улыбнулась и подняла руку.

— Подождите минутку. Вы собьете меня. Это не беда, если они отнимут у него весь хлеб, так что он сам будет голодать. Суть в том, что пшеница, которую он вырастил, осталась. Она существует. Разве вы не понимаете? Фермер создал что-то, скажем, десять тонн пшеницы, и эти десять тонн существуют. Железная дорога тянет эту пшеницу на рынок тем, кто будет ее потреблять. Это тоже нужное и полезное дело. Это все равно, что кто-нибудь принес вам стакан воды или вынул у вас соринку из глаза. Что-то было сделано, создано, так же как и пшеница.

— Но железные дороги здорово грабят, — возразил Пламенный.

— В таком случае работа их отчасти полезна, а отчасти вредна. Теперь перейдем к вам. Вы ничего не создаете. Когда вы кончите свое дело, ничего нового не появится. Все равно, как с углем. Не вы его добыли. Не вы его доставили. Не вы перевезли его на рынок. Неужели вы не понимаете? Вот о чем я думала, говоря о деревьях и постройке домов. Вы не посадили ни одного дерева и не построили ни одного дома.

— Я и не знал, что на свете есть женщина, которая может так рассуждать о делах, — восторженно прошептал он. — И тут вы меня подцепили. Но все же и я со своей стороны немало могу сказать. Теперь слушайте меня. Я буду говорить по пунктам. Пункт первый: мы живем очень недолго, даже самые лучшие из нас, — смерть наступает рано. Жизнь — крупная азартная игра. Одни рождаются счастливчиками, а другие неудачниками. Каждый садится за стол, и каждый старается кого-нибудь ограбить. Большей частью их самих грабят. Они по натуре своей сосунцы. Какой-нибудь парень вроде меня приходит и сразу раскусывает, в чем тут дело. Мне предоставлялся выбор. Я мог пойти в стадо сосунцов или в стадо грабителей. Как сосунец, я не выигрываю. Даже крошки хлеба выхватываются из моего рта грабителями. Я работаю всю свою жизнь и умираю за работой. И никогда мне не представится случая выдвинуться. Всегда будет только работа, работа и работа. Говорят, что труд почетен. А я вам говорю, что в такомтруде ничего почетного нет. Но у меня был выбор: я мог пойти в стадо грабителей, и я пошел к ним. Я играл так, чтобы выиграть. И я добился выигрыша — денег, автомобилей, сочных бифштексов и мягких постелей.