Итак, Владимир Олегович изменяет своей жене Музе, что для меня казалось само собой разумеющимся. Мужики изменяют даже очень красивым и молодым женам, а уж таким-то, как Муза, – сам бог велел. Его любовница беременна, ждет от Владимира ребенка, но развестись с Музой и жениться на Елене он по каким-то причинам не может или не хочет, и он договаривается с родным братом Михаилом и его женой поселить Лену в квартире Руденко, выдав ее за родственницу Ларисы. Проверить невозможно, Лариса не москвичка, ее родни здесь нет и, видимо, не бывает. А что? Идея богатая. Любовница под боком, крыша над головой у нее есть, еда тоже, ребеночек рождается и растет, ни в чем не нуждаясь, и счастливый папаша имеет полную возможность с ним постоянно видеться и принимать посильное участие в воспитании. Михаил – человек богатый и благородный, ему денег на Лену с Костиком не жалко, как-никак Володя родной брат, а Костя получается родным племянником. И само собой разумеется, что никаких амурных похождений со стороны Елены быть не должно, у нее свой мужик есть, и сынишка от него растет.

Вот, значит, как выходит, братья Руденко. И что мне теперь делать со своей влюбленностью? На фиг послать? Или встать в боевую стойку и начать с Владимиром Олеговичем поединок за прекрасную Елену? В тот момент я как-то не задумывался над тем, есть у меня шансы победить в этом поединке или нет, я думал только о том, нужен ли мне вообще этот бой. Тогда, сидя в своей съемной квартире и разбираясь с самим собой, я искренне был уверен, что нужен.

Но мои так по-дурацки устроенные мозги упорно цеплялись за возможность договориться миром и до рукопашной дело не доводить. Они искали доводы в пользу того, что все не так. Все совсем не так, и я ошибся, и мои удручающие умозаключения – не более чем результат случайных совпадений и неверно интерпретированных фактов.

Поэтому вечером, разминая пухлую, обросшую жиром спину Даны, я спросил:

– Ты вчера, кажется, опять какую-то картину описывала, когда к дяде с тетей ходила?

– Ага, – выдавила она, не поднимая головы.

– И какая была картина?

– Портрет мужчины.

– Какого?

– Не знаю. Картина так называется – «Портрет мужчины».

– А кто написал?

– Массейс.

Никогда не слышал. Что там описывать-то, в портрете? Ну, лицо и лицо, тем более неизвестно чье.

– И что ты написала? – полюбопытствовал я, постепенно подбираясь к главному.

Дана приподняла голову и подсунула под подбородок сложенные ладошки.

– Я пыталась придумать, почему человек на портрете держит в одной руке перо, распятие и бутон розы. Из сюжета картины это впрямую никак не просматривается, но можно строить предположения, опираясь на детали. Там все очень интересно. – В голосе девочки зазвучало возбуждение исследователя. – Представляете, в одной руке у него перо, распятие и бутон, в другой – сложенная в несколько раз бумага, похожая на документ, на столе стоит чернильница, а над головой у этого человека нимб. Вообще непонятно, да? Кто он? Что за документ держит? Почему нимб? При чем тут роза? Мне тетя Муза велела описать полотно с точки зрения живописи, ну там, техника, перспектива и все такое, а дядя Володя предложил поразмышлять над содержанием и придумать историю про этого человека.

– Неужели придумала? – искренне удивился я.

Мне бы ни за что не придумать. Перо, роза и распятие. Черт-те что, честное слово. Накрутят, навертят, а потомкам разбираться.

– Ну… что-то смогла. Не все, конечно, – призналась Дана.

– Тете Музе понравилось?

– Она еще не видела то, что я написала. Она только через четыре дня вернется.

– Да? – Я изо всех сил постарался не выдать себя, хотя руки предательски дрогнули. – Она уехала?

– Ага, в Петербург, на конференцию по атрибуции картин.

– Атрибуция? Это что за зверь?

Мне не было интересно, что такое атрибуция, но мне нужно было время, чтобы прийти в себя. Пусть Дана объясняет, я не слушал, а обдумывал полученную информацию. Значит, Музы Станиславовны в Москве нет, а Елена в это время бегает к ее мужу. Что ж, все сходится. Все так и должно быть. Жаль только, что приходится расставаться с надеждой на совпадения и всякие прочие смягчающие ситуацию обстоятельства.

Объяснение пришлось дослушать, после чего я продолжил свои изыскания.

– Я смотрю, твоя тетя здесь совсем не бывает. Почему она к вам не приходит?

– Не знаю. Она очень занята. И вообще, я же к ним все время хожу.

Очень логично. Тебя послушать, моя дорогая, так во всей семье Руденко есть смысл общаться только с тобой, а поскольку Муза и без того имеет возможность с тобой общаться, то зачем ей сюда приходить? Не лопнешь от самомнения-то? Впрочем, что это я на девчонку набросился? Ей же только пятнадцать лет, она еще, в сущности, ребенок.

Но важно другое: не существует официальной и всем понятной причины, по которой Муза не приходит сюда. Выходит, я все-таки прав и все дело в Лене.

Но я боец, по крайней мере раньше им был, и сдаваться так легко не собирался. Я нравился Елене, это совершенно точно, я не мог ошибиться, в противном случае она не вызвалась бы поехать со мной и не смеялась бы моим не очень-то остроумным шуткам. Я ей нравился, может, не так сильно, как она мне, но я не был ей противен или скучен. А этот нежный и благодарный взгляд? До сих пор забыть его не могу.

Поскольку я дважды видел Лену на улице, то теперь знал, какую куртку она носит, и, заглянув в длинный встроенный шкаф в прихожей, мог определить, дома она или нет. На другой день, привезя Дану с тренировки и убедившись, что куртка на месте, я подошел к той двери, в которую заходил папаня, и негромко постучал.