— Это ты должен был знать кто, — встал Бубнич, — и учти, Сякин, момент тяжелый. В городе народ волнуется, потому что ты — понял: ты, и никто другой, — не уберег складов, где было все наше продовольствие. Мы еще продолжим этот разговор на исполкоме. И это будет разговор о революционной дисциплине.

— А! — махнул рукой Сякин, поворачиваясь к выходу. — Банду резать это и есть моя революционная дисциплина. Все!

Четко прозвенев шпорами, он вышел и грохнул дверью.

Гуляев спустился вниз.

— Вот какова обстановка, — сказал, поигрывая желваками, Бубнич, — вот наша опора. Эскадрон — единственная реальная военная сила в уезде, а Сякин — сам видишь!

— Его надо арестовать, а то он бузу разведет.

— Это для дураков, — ответил Бубнич. — С ним надо ладить. Этот оренбургский казачок, кстати, на фронте был что надо. Обратил внимание на его оружие? Почетное. Рубака классный. Нет, к Сякину нужен подход. И если мы найдем этот подход, из него можно воспитать хорошего командира.

Гуляев вышел. День хмуро занавешивался тучами. У магазина потребкооперации в каменной решимости стояла очередь. Из двери трижды высовывался человек:

— Граждане, на сегодня выдачи не будет! Слышали ж, граждане! Бандюки склады пожгли.

Очередь стояла угрюмо и бесповоротно. И только на вторичный его выкрик раздался дикий, озлобленный вопль:

— Пайка не будет — мы твой магазин разнесем, сука!

Настроение в городке было сумрачное. Гуляев прибавил шагу. На таком настроении легко играть батьке Клещу. Где-то рядом работают враги, упорные и умные. Все их действия имеют общую цель. Эх, будь рядом Санька, они бы вместе что-нибудь придумали. Бубнич отказался простить Саньку, но все-таки в том, как он ответил на просьбу Гуляева, было что-то успокоительное. Конечно, трибунал разберется.

Он постарался отвлечься.

Прежде всего надо переодеться. Его узкое серое пальто, краги — хотя и вытертые до рыжинки — все же сильно примелькались в городке. Он почти бегом пустился к Полуэктовым. Открыл своим ключом дверь веранды, одним махом взлетел по лестнице и остановился: дверь его комнаты была открыта. Он неслышно ступил туда, и легкая тень метнулась к окну. Он безотчетно выхватил из кармана наган, шепнул:

— Стой!

Тень остановилась. Теперь в проеме окна вырисовывался женский силуэт. Он сунул револьвер в карман, хотел было спросить, что она здесь делала, но вспомнил, что сам приглашал ее как-то заходить. Она стояла замерев, с поднятыми к груди руками, и он, насторожась, обшарил глазами комнату. Все было на месте, картина незыблемо возвышалась над сундуком. А вот крышка сундука была закрыта неплотно.

Он помедлил, потом взглянул на девушку.

— Садитесь, пожалуйста, — он кивнул ей на единственный стул у окна. Почему вы так легко одеты?

Она с трудом выдохнула воздух, опустила руки, прошла и села.

— Испугалась, — сказала она улыбаясь, — думала, кто-то чужой.

Теперь свет падал на нее сбоку и очень облагораживал слегка курносое бледное лицо с тяжелой косой пшеничного цвета.

— Мы с вами не знакомы по-настоящему, — сказал Гуляев, пристально оглядывая ее, — меня зовут Владимир Дмитриевич, если хотите — просто Володя. А вас?

— Нина Александровна.

«Что она здесь делала?» — подумал он и спросил:

— Скажите, чья это картина?

— Кто художник? — она повернулась на стуле и посмотрела на картину. — Не знаю. Какой-то сибиряк...

— А кто владелец? — спросил Гуляев, продолжая наблюдать за ней. Она только делала вид, что спокойна, а сама очень волновалась. Грудь ходила ходуном под черным платьем.

— Владелец? — она усмехнулась. — Я. Я купила ее, еще когда училась в Москве на курсах.

Он чувствовал ее напряжение и не забывал о том, что в комнате его несколько минут назад произошло нечто таинственное. Обдумывая ситуацию, он сделал вид, что рассматривает картину. И юное лицо женщины, порвавшей с чем-то в своем прошлом и несущейся с каким-то восторгом отчаяния в неизвестное, показалось ему прекрасным.

— Вам так нравится эта вещица? — произнесла она глубоким ненатуральным голосом.

— Что вы спросили? — он прошелся по комнате. «Как ее удалить отсюда и посмотреть, что она тут делала?»

— Я спросила: вам очень нравится эта вещица? — голос ее набирал силу, она постепенно приходила в себя.

— Очень. Я неплохо знаю школы живописи. Но это что-то совсем свежее, совсем особое, свое.

— Я не ждала, что красный Пинкертон может оказаться столь образованным человеком.

«Знают место работы и должность», — машинально отметил он и сказал насмешливо:

— Вы еще многого не знаете.

«Как ее выгнать отсюда хоть на минуту?» — думал он.

— Простите, что я так вольничаю, но не выпить ли нам по случаю внезапного знакомства чаю?

Прекрасно. Он обрадованно кивнул.

— Вот, — он подошел к подоконнику, где стояли в большой коробке его нехитрые запасы, — это кирпичный чай. Вполне удобоваримый.

— Неужели в наше время отвыкли угощать дам? — спросила она не двигаясь. — Ведь я у вас в гостях.

— Простите, — ответил он сухо, — я ведь по делам, должен переодеться и кое-что сделать. Коли вы подождете минут десять, я сам согрею чай.