спрашиваем себя, а нет ли, скажем, эстетических порогов, которые задают знанию не научное, а иное направление и могут дать возможность определить литературный текст или произведение изобразительного искусства в рамках дискурсивных практик, к которым они принадлежат. Или порогов этических, порогов политических: можно продемонстрировать, каким образом запреты, исключения, ограничения, нарушения или свобода "связаны с определенной дискурсивной практикой" во взаимоотношении с недискурсивными средами, более или менее способными приблизиться к революционному порогу [28] . Так во всех регистрах множеств формируется археологическая поэма, но образуется она и в каждой уникальной записи сказанного, во взаимосвязи с событиями, общественными институтами и всеми прочими практиками. Существеннейшая черта "Археологии" заключается не в том, что ее автору удалось преодолеть научно-поэтическую двойственность, еще обременявшую труды Башляра. И не в том, что Фуко нашел способ научной обработки литературных текстов. Главное ее достоинство состоит в открытии и размежевании тех новых сфер, где и литературная форма, и научная теорема, и повседневная фраза, и шизофреническая бессмыслица, и многое другое являются в равной мере высказываниями, хотя и несравнимыми, несводимыми друг к другу и не обладающими дискурсивной эквивалентностью. Как раз этого пункта никогда не удавалось достичь ни логикам, ни формалистам, ни толкователям. И наука, и поэзия являются в равной степени знанием.

Но что же определяет границы семейств, дискурсивных формаций? Как можно представить себе разрывы между ними? Этот вопрос существенно отличается от вопроса о пороге. Но и здесь тоже не подойдет ни аксиоматический, ни даже собственно структурный метод. Ибо смена одной формации на другую не обязательно происходит на уровне наиболее общезначимых или же наилучшим образом формализуемых высказываний. И лишь серийный метод, который сегодня применяют историки, дает возможность построить серию в непосредственной близости от единичного

пункта и поискать другие серии, продолжающие ее в других направлениях и на уровне других пунктов. Всегда существуют такие моменты и такие места, где серии начинают отклоняться друг от друга и распределяться в новом пространстве: здесь-то и происходит разрыв. Серийный метод основан на единичностях и на кривых. Фуко замечает, что этот метод, похоже, приводит к двум противоположным результатам: с одной стороны, он заставляет историков работать с очень большими и отдаленными друг от друга разрывами, а с другой стороны побуждает эпистемологов приумножать разрывы зачастую весьма краткой протяженности [29] . С этой проблемой мы еще встретимся. Однако в любом случае главное здесь то, что построение серий в рамках поддающихся определению множеств делает невозможным какое бы то ни было распределение эпизодов в пользу истории, каковой себе ее представляли философы, истории, сочиненной во славу Субъекта ("превращая исторический анализ в дискурс непрерывности, а человеческое сознание — в исходный субъект становления и практики, — мы сталкиваемся с двумя сторонами одной и той же системы мышления: время, понятое в рамках всеобщности и революций никогда не было ничем иным, кроме как моментом сознания…" [30] ). Тем, кто всегда ссылается на Историю и возражает против неопределенности такого понятия, как, например, "мутация", следует напомнить о замешательстве, которое испытывают настоящие историки, когда возникает необходимость объяснить, почему капитализм возникает в таком-то месте и в такой-то момент, хотя, судя по целому ряду факторов, он мог бы возникнуть в иных местах и в иное время. "Проблематизировать серии…". Формации, семейства, множества, независимо от того, дискурсивны они или нет, всегда историчны. Они являются не только составными частями сосуществования, но и неотделимыми от "временных векторов деривации", и когда возникает новая формация с новыми правилами и новыми сериями, она никогда не возникает сразу, в одной фразе или в едином творческом порыве, а всегда складывается "по кирпичику", неся с собой пережитки, сдвиги и реактивации прежних элементов, сохраняющихся в условиях действия новых правил. Несмотря на изоморфизмы и изотопию, никакая формация не строится по модели другой. Следовательно, теория разрывов является основной частью системы [31] . Необходимо прослеживать серии, пересекать уровни, переступать через пороги, никогда не ограничиваясь развертыванием феноменов и высказываний по горизонтальному или же вертикальному измерению, не всегда образовывать трансверсаль, некую подвижную диагональ, по которой и должен перемещаться архивариус-археолог. Суждение Булеза о разреженной вселенной Веберна применимо и к Фуко, и к его стилю: "Он создал новое измерение, которое мы могли бы назвать диагональным, своего рода распределение точек, блоков и фигур уже не на плоскости, а в пространстве

("Надзирать и наказывать")

''Творчество Фуко никогда не было для него — L самоцелью. Именно это и делает его большим писателем, наполняя все более очевидным смехом то, о чем он пишет. Божественная комедия наказаний — это просто какое-то элементарное право созерцать, как в гипнотическом сне, не в силах порой удержаться от безумного смеха при виде такого количества извращенных изобретений, продуманных до мелочей мерзостей и циничных дискурсов. От антимастурбационных устройств для детей до тюремных механизмов для взрослых развертывается целая цепь, возбуждающая неожиданный смех, который вдруг останавливают стыд, картины страдания или смерти. Палачи смеются редко, да и смех у них не такой, как у всех. Уже Валлес описывал свойственное революционерам ощущение веселья среди ужаса, которое противостояло ужасному веселью палачей. Нужно только, чтобы ненависть была достаточно живой, чтобы из нее можно было что-то извлечь: великую, лишенную двусмысленности радость, не радость ненависти, а радость от желания разрушить то, что калечит жизнь. Книга Фуко наполнена радостью и ликованием, сливающимся с блеском стиля и изысканной организацией содержания. Она ритмизована жестокими описаниями, сделанными с любовью: великая пытка Дамьена [05] и его бедолаг; город, разделенный во время чумы на охранные участки; вереница каторжников, идущих через город и обменивающихся репликами с народом; а потом, совсем наоборот, новая изолирующая машина, тюрьма, тюремный экипаж или автомобиль, свидетельствующие об иной "чувствительности в искусстве наказания". Фуко и раньше умел писать изумительные картины на фоне своих анализов. Здесь же анализ делается все более микрофизическим, а картины — все более физическими, отражая "результаты" анализа не в смысле причинно-следственной связи, а в смысле оптическом, световом, цветовом: от красного на красном фоне при изображении пыток до серого на сером фоне тюрьмы. Анализ и картина идут рука об руку: микрофизика власти и политическое функционирование тела. Цветные картинки на миллиметровой бумаге. Эту книгу можно читать и как продолжение предыдущих книг Фуко, и как нечто новое, знаменующее собой решительный шаг вдеред.

То, что смутно или даже хаотично характеризовало гошизм, теоретически представляет собой новую постановку вопроса о власти, направленную как против марксизма, так и против буржуазных концепций, а практически — это была определенная форма локальной, специфической борьбы, в которой взаимосвязи и необходимое единство уже больше не могли основываться на процессах тотализации или централизации, а основывались, по словам Гваттари, на некоей трансверсальности. Оба эти аспекта, и практический, и теоретический, были тесно связаны между собой. Однако гошизм все же продолжает сохранять и вбирать в себя определенные весьма обобщенные элементы марксизма, чтобы снова погрязнуть в последнем, например, восстанавливая групповую централизацию и в результате возвращаясь к прежней практике, в том числе и к сталинизму. Возможно, функционировавшая с 1971 по 1973 гг. ГИТ (Группа информации по тюрьмам), получила импульс от Фуко и Дефера, как группа, которая сумела избежать этих рецидивов, благодаря оригинальному типу взаимосвязей между борьбой в тюрьмах и прочими видами борьбы. А когда в 1975 году Фуко снова вернулся к теоретическим публикациям, то, по нашему мнению, он стал автором той новой концепции власти, которую искали многие, но не смогли ни обнаружить, ни сформулировать.

Именно об этом идет речь в "Надзирать и наказывать", хотя сам Фуко говорит об этом только на нескольких страницах, в самом начале книги. Всего на нескольких страницах, потому что он пользуется методом, не имеющим ничего общего с методом "тезисов". Он довольствуется тем, что предлагает отказаться от некоторых постулатов, прежде характеризовавших традиционную позицию левых [06] . А для более подробного изложения этой проблемы пришлось ждать выхода "Воли к знанию".

Постулат собственности: власть считалась "собственностью" того класса, который ее завоевал. Фуко же доказывает, что власть осуществляется не так и находится не тут: она является не столько собственностью, сколько стратегией, а ее действенность зависит не от присвоения, "а от расположения, от маневров, от тактики, от техники, от функционирования"; "она — не столько владение, сколько действие, и представляет собой не приобретенную или сохраненную привилегию господствующего класса, а следствие совокупности ее стратегических позиций". Этот новый функционализм, этот функциональный анализ, разумеется, не отрицает существования классов и их борьбы, но предлагает совершенно иную картину с другими пейзажами, персонажами и процессами, нежели та, к которой нас приучила традиционная, в том числе и марксистская, история: "неисчислимые пункты противостояния, очаги нестабильности, каждый из которых по своему чреват конфликтами, борьбой и, по меньшей мере, временной инверсией соотношения сил", при отсутствии аналогий и гомологии, при отсутствии однозначности, но при наличии оригинального типа возможной преемственности. Короче говоря, власть не обладает гомогенностью, а определяется единичностями, теми сингулярными точками, которые она пересекает.

Согласно постулату локализации, власть считалась властью Государства, располагающейся внутри государственного аппарата, и настолько централизованной, что даже "частные" органы власти только казались рассеянными, будучи в действительности лишь специфическими аппаратами Государства. Фуко же доказывает, что само Государство возникает как результат совместного действия или как равнодействующая функционирования множества механизмов и очагов, расположенных на совершенно ином уровне и самостоятельно образующих "микрофизику власти". Не только частные системы, но и очевидные элементы государственного аппарата имеют такое происхождение и используют такие методы, которые Государство, скорее, ратифицирует, контролирует, либо просто прикрывает, нежели учреждает. Одна из основных мыслей книги "Надзирать и наказывать" состоит в том, что современные общества можно определить как общества "дисциплинарные"; однако дисциплина здесь не может быть отождествлена ни с каким общественным институтом или государственным аппаратом именно потому, что она представляет собой тип власти, технологию, которая пронизывает все возможные аппараты и институты, связывая их между собой, продлевая их существование, побуждая их к конвергенции и проявлению в новом режиме. Даже если это конкретные элементы или механизмы, принадлежащие Государству с такой же очевидностью, как и полиция или тюрьма: "Хотя полиция как общественный институт действительно была организована в виде государственного аппарата, и хотя она действительно была подчинена центру верховной политической власти, реализуемый ею тип власти, пускаемые ею в ход механизмы и элементы, к которым она их применяет, являются сугубо специфическими", поскольку задача ее состоит в том, чтобы способствовать проникновению дисциплины в недолговечные частности социального поля, тем самым свидетельствуя о своей значительной независимости по отношению к судебному и даже к политическому аппарату [2] . Тюрьма же тем более не является порождением "политико-правовых структур общества", и было бы ошибкой ставить ее в зависимость от эволюции права, даже если это уголовное право. Что касается установления меры наказания, то тюрьма в этом также располагает необходимой для себя автономией, и это, в свою очередь, свидетельствует о ее "дисциплинарном приложении", выходящем за рамки аппарата Государства, когда она его обслуживает [3] . Короче говоря, функционализму Фуко соответствует современная топология, которая не указывает на привилегированное место в качестве источника власти и не допускает точечной локализации (здесь перед нами концепция социального пространства, столь же новая как и концепция физических и математических пространств; актуальная и для представления о неразрывности, о чем говорилось выше). Заметим, что слово "локальный" имеет два совершенно разных смысла: власть локальна потому, что она никогда не бывает глобальной; однако власть не локальна и не локализуема из-за того, что она диффузна.