— Полицейский Хаас, на кого вы работаете?

Парк посмотрел на свой пистолет.

— На полицейский департамент Лос-Анджелеса.

Он опять посмотрел на меня.

— Я полицейский.

Правда этих слов была такая простая и неприкрытая, не прикрашенная обманом, что я чуть не засмеялся.

— Да уж, это точно.

Парк увидел другие трупы.

— Зачем вы привели их сюда?

Я поднял руку отрицающим жестом:

— Нет, это не мои. Моих я убил раньше. Этих послали за вами. И за вашей семьей.

Он уже качал головой, пока я еще не договорил.

— Это личная охрана Афронзо.

— Именно так.

— Вас зовут Джаспер.

Я кивнул:

— Да.

Парк смотрел на свой пистолет, взвешивая его.

— Он сказал, что вы опасны. «Это не тот человек, которого вы хотели бы видеть рядом со своими близкими», он так сказал.

Я кивнул:

— Думаю, насчет этого он прав. Могу я спросить, кто «он»?

— Парсифаль К. Афронзо-старший. Он думал, вы мертвы.

Я на секунду навострил уши. Я слышал Омаху, но на самом деле я различал странную мелодию жизни этого человека, сплетающейся с моей жизнью. Что-то такое, чего я раньше не слышал. Возможно, диссонанс превращался в ассонанс.

Я снова кивнул:

— Думаю, мир, возможно, стал еще загадочнее в последнее время.

Парк смотрел только на свой пистолет.

— Еще загадочнее, чем брак.

Я смотрел, как он смотрит на пистолет в руке.

— Я был женат очень недолго, когда был очень молод, и все-таки я знаю, что вы преувеличиваете.

Он, может быть, улыбнулся:

— Только чуть-чуть.

— Да, с этим я соглашусь.

Его палец подполз ближе к спусковому крючку.

— Что случилось? С миром? Почему никто не старается его исправить?

Мой пистолет был все еще опущен, но палец лежал на крючке.

— Наверное, потому, что никто не верит, будто еще можно что-то исправить. Людей растили в фатализме и насилии. Чувство беспомощности пронизывает взаимодействие обычного человека с миром. Люди хотят, чтобы мир был удобным и знакомым. Но они перестали думать о завтрашнем дне в каком-либо конкретном смысле. Они больше не верят в него. Потому что не хотят о нем думать. О том, как там будет трудно. Тем, кто останется.

Парк еще смотрел на пистолет.

— У меня нет шансов, да?

Я не мог знать, что он имеет в виду, поэтому ответил на ближайший вопрос:

— Нет. Если вы попытаетесь поднять пистолет, я выстрелю и убью вас. И долгий разговор, который у нас должен быть, тайны, которые мы должны раскрыть, — все погибнет. К моему большому сожалению.

Он снял курок с боевого взвода, поставил на предохранитель и бросил пистолет рядом с человеком, которого убил.

Свой пистолет я все еще держал в руке.

— Мне нужен диск, полицейский Хаас.

Парк отвернулся.

— Это невозможно.

Он сделал шаг, повернувшись ко мне затылком.

— Это вещественное доказательство преступления.

Я поднял оружие.

— Он нужен мне. Парк покачал головой:

— Нет. Мне нужно к жене и ребенку.

Он пошел вперед по коридору, уходя с линии огня.

— Мы можем поговорить, когда я их повидаю. Вперед по коридору, к своей семье, прочь от мертвеца, и я не убил его.

Вместо этого я прошептал про себя одностишие, очень короткое, которое сочинил тут же.

— Паркер Хаас, плачущая Омаха и его неспящая Роуз. Есть и другие вещи в жизни, кроме убийства. Я почувствовал, что у меня есть шанс быть рядом с ними. Хотя бы недолго.

Омаха плакала. А Роуз становилось все хуже.

Ее оживление в те часы, которые мы провели за разговором до прихода Парка, спало. Прошлое больше не поддерживало ее на плаву, и она снова тонула в настоящем. Я смотрел, стоя у двери в спальню, как Парк рассказывал ей правду о том, что случилось минуту назад. В ее состоянии хватило бы любого обмана, и, может быть, так было бы милосерднее. Но от этого честность просияла еще ярче.

Тогда я оставил их на несколько минут, достаточных мне, чтобы дотащить трупы через заднюю дверь по лужайке в переделанный гараж. Мультипликационные скелеты плясали на трех мониторах. Я секунду наблюдал за ними, потом вернулся к своей задаче.

Я нашел рулон брезента и отнес его в дом, накрыл самые большие лужи крови в гостиной. Целая охапка полотенец из ванной, рассыпанная по полу, снизу уже намокла. К тому времени, как я вернулся в спальню, мои штанины также намокли.

Парк левой рукой держал плачущую дочь и одновременно правой прижимал влажное полотенце к затылку Роуз. Роуз лежала лицом вниз на кровати, у нее дергались мышцы челюстей, задней поверхности ног, верхней губы. Она скрючила правую руку, словно лапу с когтями, и длинными дугами водила ею по простыням, обгрызенные ногти тихо скребли по ткани.