Обрабатывая раны, я начал обдумывать путь, который приведет меня из моего разгромленного дома к дому полицейского Паркера Хааса.

У Парка не было НСП. Он знал, что не болен. После того как Роуз поставили диагноз, он сразу же проверился. Роуз высказалась со свойственной ей категоричностью: «Если это у нас обоих, я прерываю беременность».

У Парка оказались отрицательные результаты. Он был здоров. Что бы там ни почудилось Иэну Берри в глазах Парка, это была лишь усталость, стресс и амфетамин.

Но анализ мог показать ложный отрицательный результат. К тому же прошел почти год с тех пор, как он делал анализ. Если там ошибка или если он заразился НСП уже после, то к этому времени у него уже могли проявиться первые симптомы.

Но он не заразился. Он знал, что не болен. Как это может быть? Если он заболеет, кто будет заботиться о ребенке? Это немыслимо. Поэтому он и не думал об этом.

Парк притворился, что ему позвонили, пока телефон стоял на вибрации, достал его из кармана, кивнул Кейджеру и вышел из комнаты. Стоя в коридоре, приложив к уху телефон, он смотрел, как Кейджер покупает сразу несколько фотографий Берри и болтает о «Бездне» с подростками, которые уже в достаточной степени оправились от благоговейного восторга, чтобы попросить у него автограф.

Парк автоматически заговорил в мертвый телефон.

— Когда буду дома, не знаю. Надеюсь, что скоро. В галерее. То есть это такой дом. Но тут выставка. Тебе бы кое-что понравилось. По-моему, ты бы тут над ними посмеялась. У большинства слишком много денег. Да, но они пытаются выглядеть так, будто денег у них вообще нет. И наоборот. Самое смешное, что я здесь обнаружил, это один тип, я его только что видел внизу лестницы. У него зачес на лысине, но в виде ирокеза. Не могу сказать. Похоже, что волосы длинные, так что их можно зачесать наверх в середине. Не могу. Это неудобно. И вообще я не люблю фотографировать людей, чтобы посмеяться. Когда только говоришь о них, это другое дело. Во всяком случае, я не смеюсь над ним, я просто рассказываю, кто здесь самый смешной. По делу. Надо было встретиться с одним парнем. По делу. Возможно, он знает то, что мне нужно узнать. Потому что. Потому что я считаю, что в мире становится слишком опасно. Слишком опасно. Для всех. Для тебя. Для малышки. Мне пора. Я люблю тебя.

Он сунул телефон в карман, когда Кейджер вышел из комнаты с фотографией в руке.

— Куру. Знаешь такое?

Парк потел; он чувствовал, как пот стекает у него по пояснице.

— Так, немного.

Кейджер поднял фотографию повыше.

— Первое зафиксированное прионное заболевание. Папуа — Новая Гвинея, племя форе. Якобы они были каннибалы. Считалось, что куру распространялось, когда они съедали зараженный мозг своих врагов. Оно сводило их с ума. Разумеется, они думали, что это болезнь. Форе не нужно было говорить, что это такое. Проклятие. Они насылали куру на врагов, враги сходили с ума и умирали.

Кейджер провел указательным пальцем по контуру приона.

— И я иногда ловлю себя на мысли: а что, если ученые ошиблись и форе правы? Что если куру — проклятие? Может быть, НСП тоже проклятие. Что оставляет много вопросов.

Кейджер поднял глаза от фотографии.

— Если на человечество наслали проклятие НСП, кто сделал это? Кто этот враг, который нас проклял?

Он показал уголком фотографии на потолок.

— Наверное, Бог. Больше некому.

Он опустил фотографию.

— Богом проклятые. Может ли быть спасение от такого проклятия?

Парк вытер пот с затылка.

— Я не верю в проклятия.

Кейджер открыл сумку и сунул фотографию внутрь.

— Если бы ты хоть немного побыл в «Бездне», поверил бы.

— Она не настоящая.

Кейджер опять разделял волосы на пробор. Остановился.

— Она настоящая. То, что там происходит, вот что имеет значение. Мы здесь Богу уже осточертели. Теперь мы сами делаем реальность.

Парк тряс запястьем туда-сюда, заводя отцовские часы. Ему хотелось иметь новые часы, которые сказали бы ему, сколько осталось времени, что его хватит, чтобы все исправить. Часы, которые замрут перед полуночью, давая ему такое нужное время, чтобы восстановить свой мир.

Он достал бумажную трубку, на которую накручивалась бумага из бокового кармана, и показал ее Кейджеру.

— То же, что и в прошлый раз.

Кейджер закончил с пробором и посмотрел на телефон.

— Сигнала нет. То появляется, то пропадает.

Парк баюкал трубку в ладони.

— Да или нет?

Кейджер мигнул экраном, и по нему прокатилась длинная цепочка имен.

— У меня здесь телефоны пятидесяти с лишним дилеров. Из них нет ни одного интересного. А ты вроде бы интересный. Умный. Эмоционально непрозрачный. Я думал, если я покажу тебе удивительные и прекрасные вещи, это вызовет какую-то эмоциональную реакцию. Но ты по большей части ведешь себя так, как будто тебе просто тревожно. Думаю, это такая эмоция. Как будто тебе хочется быть где-то в другом месте. Это для меня скучно. И у меня возникает искушение позвонить другому дилеру и отпустить тебя туда, куда тебе хочется.

— Мне все равно, Кейджер.

Тот перестал прокручивать имена, достал расческу и провел по зубцам ногтем большого пальца.

Парк показал ему трубку.

— Меня не волнуют твои заявления, твое отношение и твои телохранители. Меня не волнует твоя игра. Меня волнует, можешь ли ты мне заплатить. Я дилер. Я здесь не ради того, чтобы строить из себя комика-простофилю на втором плане. И не ради того, чтобы тебе доставались все крутые реплики. Я здесь для того, чтобы продать наркоту тебе и твоим друзьям и пойти домой. Вот шабу. Такой же, что и вчера ночью. По той же цене. Хочешь — бери, или мне продать его кому-нибудь из этих остальных придурков?