Племя наткнулось на меня десять минут спустя, совершенно случайно. Я мог бродить здесь месяцами, видя только оленей и зубров. Мог замерзнуть, мог умереть с голода. Но мне повезло. Те, кого я потом назову Би Джи, Дэнни, Марти и Полом, охотились неподалеку от того места, где я свалился с неба, и внезапно заметили меня. Слава Богу, они не видели моего появления, иначе решили бы, что я существо сверхъестественное и стали бы ждать от меня чуда, а я не умею творить чудеса. Вместо этого они приняли меня за несчастного придурка, который забрел настолько далеко от дома, что уже не помнит, кто он такой. В сущности, они были совершенно правы.

Должно быть, я показался им почти безнадежным идиотом. Я не говорил на их или любом знакомом им языке. У меня не было оружия. Я понятия не имел о том, как сделать из кремня наконечник для копья, сшить меховую парку, соорудить западню для волка или загнать в ловушку стадо мамонтов. Я не знал ничего, не имел ни единого полезного навыка. Но вместо того чтобы проткнуть меня на месте, они отвели меня в поселок, накормили, одели и научили своему языку. Это было полтора года назад. Я для них нечто вроде блаженного дурачка. Священный идиот.

Предполагалось, что я останусь в прошлом всего на четыре дня, а затем «радуга эффекта Зеллера» вспыхнет вновь и вернет меня домой. Разумеется, через несколько недель я догадался, что в будущем что-то пошло не так, эксперимент оказался неудачным, а мне, вполне вероятно, уже никогда не попасть домой. Подобный риск имелся всегда. Сначала были жалящая боль, гнев и печаль. Ныне осталась лишь глухая тоска.

Во второй половине дня я натыкаюсь на человека-стервятника. Чистое везение. След его я давно потерял — лесная подстилка здесь усыпана мягкими сосновыми иголками, а я недостаточно опытный охотник, чтобы отличить в таких условиях один след от другого, — и я бесцельно бродил по лесу, пока не заметил сломанные ветки, потом почуял дымок, поднялся, следуя за этим запахом, ярдов двадцать или тридцать по склону пологого холма, и вот он: сидит на корточках возле костерка из торопливо накиданных хворостинок и жарит на зеленом прутике пару куропаток. Может, он и Стервятник, но коли говорить об умении ловить куропаток, то в этом он разбирается гораздо лучше меня.

Он и в самом деле уродлив. Джинни вовсе не преувеличивала.

Голова у него огромная, рот напоминает звериную пасть, подбородок едва заметен, косой лоб переходит в огромные, как у обезьяны, надбровные дуги. Волосы, как солома, они растут по всему телу, но мохнатым его не назовешь — он не более волосат, чем многие из людей, которых я знал. Глаза у него серые, маленькие и глубоко посаженные. Тело низкое и широкое, как у штангиста. Вся его одежда состоит из обрывка шкуры на поясе. Это самый настоящий неандерталец, только что из учебника, и, когда я его разглядываю, по спине у меня пробегает холодок, словно до этой минуты я не верил до конца, что попал на двадцать тысяч лет в прошлое, и лишь сейчас, разрази меня гром, эта мысль окончательно обрела реальность.

Он принюхивается, улавливает мой запах, принесенный ветром, и его огромные брови сходятся, а тело напрягается. Он смотрит на меня, изучает, оценивает. В лесу очень тихо, и мы, исконные враги, стоим лицом к лицу. Никогда прежде я не испытывал такого чувства.

Нас разделяет футов двадцать. Я ощущаю его запах, а он — мой, и оба мы пахнем страхом. Никак не могу предугадать его действия. Он слегка покачивается вперед-назад, словно готовится вскочить и напасть. Или убежать.

Но не делает ни того, ни другого. Первый момент напряженности проходит, он расслабляется. Он не пытается напасть, не собирается и убегать. Он просто сидит, терпеливо и устало, смотрит на меня и ждет. А я гадаю, уж не дурачит ли он меня, готовясь внезапно напасть.

Я настолько замерз, проголодался и устал, что начинаю сомневаться, смогу ли убить его, если будет схватка.

Потом мне становится смешно — надо же, коварный неандерталец. Нелепо… Проходит неуловимое мгновение, и он больше не кажется мне угрозой. Да, он не красавец, но и не демон, просто уродливый коренастый человек, одиноко сидящий в холодном лесу.

И еще я знаю наверняка, что убийство не для меня.

— Меня послали убить тебя, — говорю я, показывая каменный нож.

Он не сводит с меня глаз. С тем же успехом я мог говорить на английском или санскрите.

— Но я не стану этого делать, — продолжаю я. — Вот главное, что тебе следует знать. До сих пор я никого не убивал, и не собираюсь открывать счет. Ты меня понял?

Он произносит что-то в ответ. Говорит тихо и неразборчиво, на каком-то примитивном языке.

— Я не понимаю того, что ты мне говоришь, а ты не понимаешь меня. Так что мы в равном положении.

Я подхожу к нему на пару шагов. Нож все еще у меня в руке. Он не шевелится. Теперь я вижу, что он безоружен, и, хотя неандерталец очень силен и наверняка способен за считанные секунды оторвать мне голову, я все же успею опередить его и ударить ножом. Я указываю на север, в противоположную от поселка сторону.

— Уходи из наших мест. Иначе тебя убьют. Понимаешь? Capisce? Verstehen Sie? Уходи. Сматывайся. Я не убью тебя, но другие убьют.

Я опять жестикулирую, пытаясь красноречивой пантомимой указать ему путь на север. Он смотрит на меня. Смотрит на нож. Его огромные ноздри-пещеры расширяются и трепещут. На мгновение мне кажется, что я ошибся в нем, как последний идиот, и он просто выгадывал время, чтобы прыгнуть на меня, едва я кончу говорить.

А потом он оторвал кусок мяса от жареной куропатки и протянул его мне.