Им немножко совестно подтянутых, крепких, веселых и деловитых наших бойцов, которые гремят мимо них на танках, грузовиках, гусеничных тракторах…

Они снимают свои угловатые конфедератки и кланяются. Иногда просят табачку, хлебца.

Наши бойцы охотно с ними делятся. Свой брат крестьянин. Свой брат рабочий.

…Шоссе забито беженцами. Они идут пешком, едут на велосипедах, на подводах, наконец, на обыкновенных городских извозчиках с номером. Странно, необычайно видеть на козлах, рядом с извозчиком, господина в пенсне, с бородкой, в парижской шляпе, который везет свою семью бог весть куда. В пролетке на вещах сидит дама с детьми, какая-то старушка… Сзади к пролетке привязан, так сказать, запас горючего — несколько мешков овса.

И так — на всех дорогах…

Беженцы двигаются днем и ночью… Смешиваются с воинскими частями, сидят в лесу у костра. Многие приспособились к кочевой жизни. Научились свертывать свои одеяла на манер солдатских шинелей — в скатку — и носят через плечо.

Но паники никакой нет. Знают, что все кончено. Все самое страшное позади. Теперь поскорее надо добраться назад домой и начинать мирную жизнь.

Едем из Вильно в Минск. Везем последние номера «Виленской правды». Кабина набита кипами газет. Веревка развязалась, номера газет сползают на ноги. Чудесный, солнечный, холодный день. Сосновые леса. Быстрые облака. Шоссе, обсаженное березами. Знаменитое шоссе Москва — Вильно, по которому отступала армия Наполеона. В иных местах сохранились с тех времен березы. Огромные, вековые, почерневшие, с длинными плакучими ветвями. Настоящие верещагинские березы.

Изредка нас обгоняет серебряный самолет Гражданского Воздушного Флота. Он ныряет в холодных облаках, вдруг зажигается на солнце стеклянной звездой.

Вот по шоссе идет небольшой человечек в бобриковом картузе, с мешком за плечами.

— Здравствуйте, товарищи.

— Здравствуйте.

— Газетку не дадите?

Останавливаемся.

— Как не дать! Дадим. Последний номер «Виленской правды».

Знакомимся. Быстро возникает беседа.

— Вы кто такой, товарищ?

— Я сапожник. Из Вильно. Несу сапоги сыну. Он живет тут недалеко, в двенадцати километрах.

— Ну, как у вас дела?

— Дела ничего. Спасибо. Было плохо. А после того как пришли большевики, нам, мастеровым, стало гораздо лучше.

— А чем раньше было плохо?

Он смотрит на нас блестящими, наивными глазами.

— Как же не плохо? Безработица замучила. Летом есть работа — едим. А зимой нет работы — голодаем.

— Вы для себя работали или на хозяина?

— На хозяина. Хозяин имеет в Вильно обувной магазин. Мы вырабатываем для него изящную дамскую обувь последних моделей. Может, знаете, виленская обувь славится? Да…

— А вы сколько от хозяина получаете за пару?

— Мы получаем три злотых. Совсем нас хотят ограбить. Мы работаем, а он только в магазине сидит и на наши деньги себе дома строит. Несколько домов себе в Вильно построил. На наш труд. Ну, спасибо, теперь товарищи пришли. Теперь будем жить по-другому.

— Как же?

— Сделаем артель. Будем на себя работать. У вас можно еще один номерок газеты взять? Народ очень интересуется, что товарищи пишут.

— Пожалуйста. Возьмите пяток. Дайте людям. Пусть читают.

— Спасибо, товарищи.

— Добрый путь, товарищ.

— А в Москву поехать скоро можно будет? Интересно посмотреть, какая у вас Москва.

— Скоро, скоро.

— Спасибо, товарищи.

— За что?

— За то, что пришли.

— И вам спасибо.

— За что?

— За то, что хорошо наших товарищей красноармейцев встречаете.

— Как же плохо встречать? Они наши братья.

— Ну, будьте счастливы.

— Взаимно.

Наша легковая машина шипит, кряхтит, шумит, трогается с места и весело бежит дальше, пугая непривычных к автомобильному движению крестьянских лошадей.

Вот жнивье. По жнивью ходят коровы. Мальчик-пастушок в конфедератке до ушей, в худом пальтишке, подпоясанный веревкой, идет за ними.

— Здорово, молодец!

— Здравствуйте, товарищи!

— Чьи коровы?

— Чьи? Известно чьи. Панские.

— А у вас своих коров нет?

Мальчик весело открывает мелкие белые зубы. Жмурится против солнца.

— Нет.

— А земля есть?

— Две десятины.

— Семья большая?

— Восемь человек.

— На восемь человек две десятины?

— Ага.

— Чья же вокруг земля?

— Помещика.