– Пусти! – Она дернулась, пытаясь высвободиться.

– С кем разговариваешь, спрашиваю? – Захар не пускал, подтягивал все ближе и ближе, окутывал душным облаком перегара.

– Ты кого-нибудь видишь? – спросила Ася.

– Нет.

– Значит, ни с кем не разговариваю.

– Я голос слышал. – Он смотрел на нее внимательно и требовательно, в пьяных глазах плясало шальное пламя.

– Почудилось.

– Ведьма, – сказал он ласково и заграбастал Асю в объятия. – Что ж ты делаешь со мной?! Что ж ты душу рвешь?

– Пусти! – Она уперлась локтями в его широкую грудь, замотала головой, уворачиваясь от жадных поцелуев. – Пусти, я кричать стану!

– А кричи! – Он блеснул крепкими зубами. – Кричи, все и так думают, что ты теперь моя полюбовница. Думаешь, заступится за тебя кто? Не заступится! Тогда перед сельсоветом не заступились и сейчас не заступятся!

– А ты, значит, заступился?! – От ярости потемнело в глазах.

– Заступился! Сказал, что это ты от меня по лесу бегала, от моих ласк. И ударил, чтобы поверили все. Веришь, себя ненавидел, когда тебя бил. А по-другому как? Чтобы поверили, не стали вопросов задавать? Ты знаешь, как они вопросы задают? – Захар больно встряхнул ее за плечи. – Не знаешь, а я знаю, я эти их вопросы переводил, когда они Федоса пытали. Хочешь, чтобы тебя так же, как партизанскую пособницу? Асенька, – его голос упал до едва слышного шепота, – лучше уж моей полюбовницей, но живой, чем мертвой… А люди? Что люди! Посудачат да и успокоятся.

– А Ганна? – Ася посмотрела прямо в черные цыганские глаза, прямо в бушующее в них пламя. – Ганна, жена твоя, тоже успокоится? Пусти, Захар, я прошу тебя.

– Ганна любит меня. – Захар замотал головой.

– Любит. Тебя никто так любить не будет, как она.

– А ты?..

– Ты же знаешь.

Огонь в его глазах вдруг погас, просыпался черным пеплом. Руки, сжимавшие Асю, разжались.

– Иди, – прохрипел Захар. – Уходи, пока не передумал, ведьма…

Он не стал ждать, когда она уйдет, сам растворился в тумане. Рукавом телогрейки Ася стерла с лица его поцелуи и свои слезы.

– Эх, горемычные… – вздохнул туман голосом дядьки Федоса. Или, может, почудилось…

…К обеду из-за туч выглянуло яркое солнце. Туман, точно живой, шипя и извиваясь, корчился в оврагах, уползал в Сивый лес, в дрыгву. Наверное, для надежности стоило бы подождать еще один день, но Ася не стала, твердо решила, что пойдет на болото сегодня же.

Гадюка ждала ее там же, у почти ушедшего под воду парашюта, покачивалась на тонкой ветке, смотрела на Асю желтыми бусинами глаз.

– Пришла я, – сказала Ася гадюке.

В ответ та серой лентой соскользнула с ветки прямо девушке под ноги, раззявила пасть, зашипела и поползла между болотных кочек. Ася поудобнее приладила на плече торбу, сжала в руке кисет с заговоренной солью и побежала следом.

Дрыгву они прошли быстро и без происшествий, Асе даже начало казаться, что она знает дорогу, что, если вдруг понадобится, сможет выбраться самостоятельно. Словно в насмешку над ее наивной уверенностью земля под ногами вздыбилась, пошла волной. Ася испуганно вскрикнула, отпрыгнула в сторону, едва не просыпав соль. Что это было, она так и не поняла. Очень хотелось, чтобы болотный газ, но обострившееся, ставшее вдруг почти звериным чутье нашептывало другое, совсем уж страшное. Она вздохнула с облегчением, только лишь когда за высоким частоколом молодого хмызняка показалась почерневшая крыша знакомой избушки, а земля под ногами перестала наконец предательски пружинить. Дошла! Здесь, на острове, ее провожатая исчезла, наверное, уползла к своей хозяйке. Ася отряхнула одежду, поправила сбившийся платок, поспешила к избушке.

– Явилась. – Старуха сидела за столом, спиной к двери, толкла в ступе какие-то травки. – А я все гадала, осмелишься ли. Видать, не из робкого десятка. – Она обернулась, уставилась на Асю бельмами слепых глаз.

– Здравствуйте, бабушка, – Ася переступила порог, – а я вам вот… гостинцев принесла. – Она поставила на край лавки свою торбу. – Там сало и консервов немного.

– Следующий раз соли захвати, – велела старуха, убирая торбу под стол. – Соли и свечей. Не люблю я при лучине ночки коротать. – А гостинцы товарищу своему предложишь, как проснется. Мне твои консервы без надобности.

– Проснется? – эхом повторила Ася, всматриваясь, не шелохнется ли занавеска, отделяющая комнату от полатей. – Ему уже лучше, бабушка?

– Лучше, – покивала старуха. – Спит только много, но это тоже хорошо. Сон – это силы.

– А кушает? Он уже кушал что-нибудь?

– В печке щи. Можешь покормить, как проснется. Из моих рук только отвары принимает. – Старуха криво усмехнулась. – Может, с тобой сговорчивее станет. Мне ж его уговаривать недосуг, товарища твоего. Помрет так помрет, Морочь таким подаркам рада. Вишь, какой туман напустила, только чтобы ты не прошла. Не любит она таких, как мы…