В их маленьком лагере Ашуа Радаани складывал в стопку книги. Он изобразил позу приветствия, но лицо так и осталось хмурым.

— Это все, — сообщил он. — От величайшей в мире библиотеки осталось четырнадцать томов.

Ота посмотрел на двери большого чертога. Попытался представить, сколько знаний хранилось в нем, сколько безвозвратно исчезло. Найит с благоговейным трепетом прикоснулся к стопке грязной ладонью.

— Я только половину смог бы прочитать, — сказал Радаани. — Остальные слишком древние. Одна-две — времен Первой Империи.

— Отвезем их Маати и Семаю, — сказал Ота. — Им они, возможно, пригодятся.

— Мы возвращаемся? — спросил Радаани.

— Те, кто пожелает — да. Остальные поедут со мной в Сетани. Я должен встретиться с хаем. И нам нужно поторопиться. Гальты сделают крюк и сначала разграбят Амнат-Тан. Надеюсь, этого времени нам хватит.

— У вас есть план, высочайший? — недоверчиво спросил Радаани.

— Еще нет. Но когда появится, он будет лучше моего предыдущего. Мне не нужно много сопровождающих. Двух-трех вполне хватит. Если это будут верные люди.

— Мы могли бы отправиться в Тан-Садар, — предложил Радаани. — Он ближе, если нам нужны союзники.

— Не нужны. По крайней мере, не так сильно, как разбитые дороги и ранняя зима.

На лице Радаани не промелькнуло и намека на понимание. Он просто изобразил позу повиновения.

— Тогда Сетани подходит больше, высочайший. Я соберу людей к полудню.

Ота принял позу, показывая, что слова услышаны, и вернулся к тележке, на которой сидел до этого. Пшеничная каша остыла и липла к пальцам, зато осталась такой же сладкой. В мыслях Ота уже ехал в Сетани. Он плохо знал дорогу между этим городом и Мати. Работая посыльным, он держался ближе к югу, а хаи неохотно наносили друг другу визиты, предпочитая отправлять ко двору соседей, послов и дочерей на выданье. И все-таки один раз ему довелось побывать в Сетани. Ота пытался вспомнить малейшие подробности этого путешествия, когда его размышления прервал Найит.

— Что мы собираемся делать в Сетани, высочайший?

Взгляд юноши был нетерпеливый, сосредоточенный. В нем горела жажда действия. Ота вспомнил себя в этом возрасте.

Он знал, что ответит на вопрос Найита, но все же не сразу решился это сказать.

— Ты не поедешь со мной, Найит-тя. Я поручаю тебе доставить книги Маати.

— Это может сделать кто угодно. Я вам пригожусь. Я был в Сетани. Совсем недавно, когда мы ехали в Мати. Я могу…

— Нет, — сказал Ота и взял юношу за руку. Взял за руку сына. — Ты подал команду отступать, самовольно прекратил бой. Во времена Империи мне пришлось бы казнить тебя за это. Я не могу взять тебя с собой.

Ошеломленный вид Найита разрывал ему сердце.

— Но вы говорили, что в этом нет моей вины.

— Ее и нет. Если бы не ты, я сам приказал бы отступать. То, что стало с нашими воинами, с поэтами, даем-кво… Во всем этом ты не повинен. Даже если бы ты поступил по-другому, ничего не изменилось бы. Но в следующий раз я не хочу, чтобы рядом со мной был кто-то, кто позволяет себе отдавать приказы вперед меня.

Найит отнял свою руку и сделал шаг назад. «Ах, Маати, Маати, — подумал Ота. — Каким вырос твой и мой сын!»

— Это не повторится, — сказал Найит. — Никогда больше не повторится.

— Я знаю, что не повторится, — ответил Ота, стараясь говорить ласково, чтобы смягчить жестокие слова. — Потому что ты возвращаешься назад, в Мати.

Удун стоял на берегах реки. Это был город мостов, город птиц. Однажды Синдзя ненадолго задержался в нем, пока заживала кинжальная рана на бедре. Он помнил крики соек и трели зябликов, журчание речной воды. Помнил истории Киян о том, как она росла в отцовском трактире. Вспоминал нищих, которые рисовали мелом картины на серой мостовой или играли на тростниковых дудочках, какие, кажется, только в Удуне и любили слушать. Речные каналы здесь были не менее оживленными, чем улицы. Дворцы хая Удуна, будто широчайший в мире мост, возвышались над рекой, уходя под воду гигантскими опорами из серого камня. В детстве Киян верила, будто в темноте под великими дворцами водятся упыри. Однажды ночью они с друзьями отправилась туда на лодках — точно так же он сам в глухую полночь бродил с братьями возле могильников. В сумерках под северным мостом она поцеловала свою первую любовь. Синдзя провел в Удуне совсем мало времени, и все же ему казалось, будто он здесь вырос.

Постоялый двор, на котором остановились Синдзя и его люди, находился к югу от дворцов. Его стены, такие толстые, что поперек поместилась бы мужская рука, были сложены из камней, скрепленных грязью. Ставни, выкрашенные темно-зеленой краской, казались почти что черными. Места для всего отряда оказалось маловато, но запросы воина были гораздо скромнее, чем требования путешественника. Особенно воина, которого с одинаковой вероятностью могли убить и союзники, и враги. На полу просторного общего зала от стены до стены рядами лежали скатки с постелями. В комнатах второго этажа, рассчитанных от силы на четверых, теперь спали вдесятером. Некоторые отважились переночевать в конюшнях, но Синдзя приказал им вернуться в дом. Воины Джайса впали в настоящее бешенство, и Синдзя не хотел, чтобы его люди попались им под горячую руку.

Он сидел на походном стуле в обнесенном стеной садике позади дома и пил чай со свежей мятой. Вокруг росли тимьян и базилик, небольшой черный клен отбрасывал прохладную тень. В небо над городом поднимались колонны черного дыма, огромные, точно башни Мати. Птицы умолкли и разлетелись. Дозорные, которых Синдзя переодел в гальтские цвета и послал разведать обстановку, рассказали, что в реку и каналы пролилось столько крови, что от нее дохнет рыба. Синдзя им не очень-то поверил, однако ложь хорошо описала события этого дня. Идти куда-то и проверять ее он не собирался.