Собирался ли Сталин нападать на Гитлера? Нет, не в 1940 году, когда он был слишком слаб, что так наглядно продемонстрировала финская кампания, а потом, окрепнув? Споры об этом идут и по сей день, но полной ясности в этом вопросе нет.

Мы не будем предаваться бессмысленным размышлениям о том, что думал Сталин, а просто посмотрим, что говорили и как вели себя в то взрывоопасное время ближайшие его сподвижники. Но прежде всего надо все же заметить, что, в отличие от фюрера, Сталин никогда не был авантюристом. И ввязываться в драку, а потом смотреть, что из этого получится, что так нравилось Ленину, он не собирался. Верный привычке выжидать, он никогда не делал первого шага, и, прежде чем ударить, предпочитал изучать слабые места своих врагов. В то же время Сталин прекрасно понимал, что наступление Красной Армии «по всей Европе» под лозунгом социальной перестройки может сыграть против него и заставит сплотиться все капиталистические страны в единый антисоветский блок. Если же он и собирался воевать, то, думается, только вместе с фюрером. Об этом могут свидетельствовать те воинственные разговоры, которые велись в предвоенные годы в партийном и военном руководстве.

В октябре 1938 года на совещании пропагандистов Москвы и Ленинграда Сталин недвусмысленно заявил, что большевики отнюдь не против наступления и даже не против всякой войны. И именно в ту минуту приехавший вместе с ним Жданов записал в своем блокноте весьма интересную фразу: «Крики об обороне — это вуаль!»

И не только с ними, но и со всем капиталистическим миром, о чем с предельной откровенностью поведал сам Сталин в беседе с руководством Коминтерна после нападению Германии на Польшу: «Идет война между двумя группами капиталистических стран за передел мира, за господство над миром! Мы не прочь, чтобы они подрались хорошенько и ослабили друг друга. Неплохо, если руками Германии будет расшатано положение богатейших капиталистических стран (в особенности Англии). Гитлер, сам этого не понимая и не желая, расстраивает, подрывает капиталистическую систему… Мы можем маневрировать, подталкивать одну сторону против другой, чтобы лучше разодрались. Пакт о ненападении в некоторой степени помогает Германии. Следующий момент — подталкивать другую сторону».

Да, это говорил всего лишь Молотов, но именно он был в те годы ближайшим сподвижником Сталина, и вряд ли мы погрешим против истины, если предположим, что Молотов лишь повторил то, что не раз слышал от самого Сталина. Возможно, именно поэтому весной 1940 года все чаще стали раздаваться призывы ведущих политиков и военных к переходу к более активной политике. Инициатором этого явился опять же сам Сталин, который на заседании комиссии Главного Военного Совета 21 апреля 1940 года предложил «коренным образом переделать нашу военную идеологию». «Мы, — заявил он, — должны воспитывать свой комсостав в духе активной обороны, включающей в себя и наступление. Надо эти идеи популяризировать под лозунгами безопасности, защиты своего отечества, наших границ».

Мехлису вторил и командовавший тогда Ленинградским военным округом командарм II ранга К.А. Мерецков. «Наша армия готовится к нападению, — со свойственным военным отсутствием какой бы то ни было дипломатии заявил он, — и это нападение нам нужно для обороны. Это совершенно правильно… Мы должны обеспечить нашу страну не обороной, а наступлением…»

Подобные идеи все более овладевали умами политиков и военачальников, и выступавший в конце июня на совещании советских писателей главный редактор «Красной звезды» Е.А. Болтин говорил о наступательной тактике Красной Армии как о решенном деле. «Доктрина Красной Армии, — заявил он, — это наступательная доктрина, исходящая из известной ворошиловской формулировки «бить врага на его территории». Это положение остается в силе сегодня. Мы должны быть готовы, если понадобится, первыми нанести удар, не только отвечать на удар ударом».

Весьма интересно и то, что на том же совещании упомянутый Болтин призывал не говорить о Германии как о будущем противнике, так как подобные разговоры были вредны прежде всего с политической точки зрения.

Даже накануне войны Сталин думал не об обороне, а о нападении. Потому и полетела 14 мая 1941 года в войска директива Главного Военного Совета «О политических занятиях с красноармейцами и младшими командирами Красной Армии на летний период 1941 года». В ней безо всяких обиняков говорилось о том, что практически «всякая война, которую будет вести Советский Союз, будет войной справедливой». Ну а раз так, то «весь личный состав Красной Армии должен проникнуться сознанием того, что возросшая политическая, экономическая и военная мощь Советского Союза позволяет нам осуществлять наступательную внешнюю политику, решительно ликвидируя очаги войны у своих границ, расширяя свою территорию».

В прочитанном чуть позже докладе «Современное международное положение и внешняя политика СССР» его авторы выражались еще откровеннее (с высшего, надо полагать, соизволения). «Не исключена возможность, — писали они, — что СССР будет вынужден, в силу сложившейся обстановки, взять на себя инициативу наступательных военных действий и перейти в наступление против империалистических держав, защищая дело победившего социализма, выполняя величайшую миссию, которая возложена историей на первое в мире социалистическое государство рабочих и крестьян по уничтожению постоянно угрожающего нам капиталистического окружения». Чуть ли не на следующий день это подтвердил и сам Жданов, который в выступлении перед работниками кинематографа заявил: «Если обстоятельства позволят нам, то мы и дальше будет расширять фронт социализма».

«Ленинизм, — продолжал развивать мысли Калинина секретарь ЦК ВКП(б) А.С. Щербаков, — учит, что страна социализма, используя благоприятную обстановку, должна и обязана будет взять на себя инициативу наступательных военных действий против капиталистического окружения с целью расширения фронта социализма».

И как знать, не готовил ли таким образом Сталин армию и народ к «наступательным военным действиям против капиталистического окружения»… вместе с фюрером. Не потому ли сам Гитлер был так уверен в нем, что и дало ему повод заявить в январе 1940 года: «… пока жив Сталин, никакой опасности нет: он достаточно умен и осторожен. Но, когда его не станет, евреи, которые сейчас обретаются во втором или третьем гарнитурах, могут продвинуться в первый…» Ну и, конечно, Сталин очень рассчитывал на изнурительную войну Гитлера с Европой, что в конечном счете позволило бы ему выступить именно так, как он того хотел.

Да, все так, и все же некоторые выступления политиков и военных заставляют задуматься о другом. Особенно если учесть ту легкость, с какой Сталин заполучил в 1940 году Западную Украину, Западную Белоруссию, Прибалтику и некоторые другие территории. А роспуск Коминтерна? Конечно, кормить нахлебников надоело, но не хотел ли таким образом Сталин замаскировать свое влияние на зарубежные компартии? Которые, кстати, под влиянием исполкома Коминтерна начали переходить с решения классовых задач на задачи общенациональные. И в конце концов дело дошло до того, что Коминтерну было запрещено выступить 1 мая 1941 года с подробным анализом международного положения, поскольку это могло раскрыть сталинские карты врагу.