Помолчав, генерал произнес те самые слова, какие обязан был произнести Гитлер:

— Марксизм нельзя убить из винтовки — его можно победить, только дав народу новую идеологию…

Все остальные заговорщики держались куда более достойно, нежели Гитлер.

— Конечно, я предатель, — издевался над теми самыми судьями, которые всячески пытались уменьшить его вину, Пенер, — и доказывать обратное во время судебного заседания было бы в высшей степени абсурдно!

Рем открыто выразил свое возмущение позорным поведением Гитлера, который публично отрекался от своей веры и предавал всех, кто пошел за ним. Не скрывая презрения к отступнику, он принял сторону Людендорфа и в течение всего процесса вел себя по отношению к фюреру крайне вызывающе. В конце концов отношения между узниками Ландсберга достигли такого накала, что они разделились на две группы и отказывались даже садиться рядом. Вебер и Фрик оставались рядом с Гитлером, а Людендорф, Пенер, Крибель и Рем держались от них поодаль и всячески подчеркивали свое презрение к клятвопреступникам.

Совершенно бессмысленный суд затянулся на долгие недели, роли в спектакле были расписаны наперед, и, что самое главное, был известен финал всей пьесы, которая стараниями судей превратилась из драмы в водевиль. Да и как можно было вынести в здравом уме такое определение в отношении того же Людендорфа, которое в конце концов вынесли судьи. Вместо того чтобы осудить по сути дела государственного преступника, они заявили на весь мир:

— Вечером 8 ноября Людендорф был настолько взволнован, что… не видел и не слышал ничего из того, что происходило вокруг.

Сам генерал оказался порядочнее своих судей, потому и воскликнул с необычайным пафосом, что оправдание является позором для его мундира. Может быть и так, только тогда не совсем понятно, почему же генерал не пожелал сменить свой запятнанный позором мундир на тюремные одежды.

Осмелел и Гитлер, которого его приятель, а по совместительству министр юстиции Гюртнер поспешил заверить, что суд будет к нему благосклонен и высылка из страны, чего больше всего боялся Гитлер, ему не грозит. Так и не отслужив в австрийской армии, он был лишен австрийского гражданства и, будучи изгнанным из Германии, оказался бы человеком без родины. К нему вернулась его обычная самоуверенность, и под светом направленных на него юпитеров и перед кинокамерами журналистов со всего мира он вдохновенно продолжал свою игру.

— Примите уверение, — говорил он в своем последнем слове, — что Я не добиваюсь министерского поста. Я считаю недостойным большого человека стремиться к тому, чтобы записать свое имя в историю в качестве министра. Я ставил себе другую цель, которая с самого начала была для меня в сто раз важнее, — я хотел стать сокрушителем марксизма. Эту задачу я выполню, а когда я ее выполню, титул министра будет для меня жалким пустяком. Когда я впервые стоял перед могилой Рихарда Вагнера, сердце мое сильно забилось при мысли, что этот человек запретил написать на своей гробнице: здесь покоится тайный советник, музыкальный директор, его высокопревосходительство барон Рихард фон Вагнер. Я гордился тем, что Рихард Вагнер и столько великих людей в немецкой истории довольствовались тем, что передали потомству свои имена, а не свои титулы. Не из скромности я желал быть «барабанщиком». Это — самое высшее, все остальное — мелочь! И хочу заметить, что окончательно моя задача будет выполнена, когда я доведу германский народ до восстания…

На этом суд закончился. Почти все обвиняемые признали свою вину, хотя и весьма оригинальным образом.

— Я, — заявил военный руководитель «Союза борьбы» подполковник Крибель, — не знаком ни с веймарской, ни с баварской конституциями. Я участвовал в то время в комиссии по заключению перемирия и впоследствии также не читал конституций. Но все баварские газеты, патриотические деятели, министры восклицали в один голос: надо бороться против веймарской конституции! И я своим простым солдатским умом решил: раз все кричат об этом, почему бы и мне не бороться?

Сыграло свою роль и то, что народные заседатели были ярыми сторонниками обвиняемых и требовали их оправдания. Чтобы получить необходимое для обвинительного приговора число голосов, председатель суда был вынужден обещать заседателям, что… осужденным не придется или почти не придется отбывать наказание. А когда прокурор потребовал «довесить» Гитлеру срок за его преступления 1 мая 1923 года, Гюртнер через своего шурина доктора Дюрра, советника в баварском министерстве юстиции, предложил ему забрать свое предложение.

1 апреля 1924 года суд огласил приговор. Людендорф был оправдан, Гитлер, Пенер, Вебер и Крибель получили по пять лет тюрьмы. Штрассер, Фрик и некоторые другие второстепенные участники путча отделались сроками от 6 до 18 месяцев. Все они могли рассчитывать на досрочное освобождение.

Чем объяснить такую небывалую снисходительность баварской юстиции к государственным преступникам? Прежде всего, наверное, тем, что возглавлял эту юстицию тот самый Гюртнер, который являлся не только ярым националистом, но и близким другом Гитлера. Уже один этот факт служил лучшей гарантией безнаказанности изменников родины. Были замешаны во всех комбинациях фюрера и главные правители Баварии, и по существу и фон Кар, и фон Лоссов, и Зейсер тоже были должны сидеть на скамье подсудимых.

Известие о приговоре мгновенно разнеслось по всей Южной Германии, и в глазах многих немцев Гитлер предстал мучеником в борьбе за святое дело возрождения нации. Были выпущены даже специальные открытки, на которых был изображен сидевший в камере Гитлер, освещенный падавшими на него через тюремную решетку лучами солнца.

Что же касается Ландсбергского замка, то с той самой минуты, как в нем оказались все осужденные заговорщики, он стал напоминать собой скорее партийный клуб, чем тюрьму. Каждый заключенный имел в своем распоряжении одну или две комнаты. Заговорщики принимали гостей, собирались вместе, беседовали, играли в карты и получали от тюремщиков любые продукты и спиртные напитки. Даже внешне Ландсбергская крепость стала напоминать Коричневый дом. На стенах камер висели нацистские плакаты, а в общем зале красовался большой флаг со свастикой.