Некоторое сближение армии с государством наметилось только в 1925 году, когда президентом был избран последний главнокомандующий имперской армией фельдмаршал фон Гинденбург. Но и при нем влиятельная группа офицеров из министерства обороны руководствовалась отнюдь не республиканскими устремлениями, а своим пониманием долга перед Германией. В обход Версальского договора они планировали создание новой армии из 21 пехотной и 5 кавалерийских дивизий (Версальский договор предусматривал соответственно семь и три такие дивизии). Быстрыми темпами разрабатывались секретные программы перевооружения, вовсю шла подготовка военных специалистов на полигонах Советского Союза.

Творцами новых веяний стали Вильгельм Гренер, первый генерал, ставший министром обороны, и Курт фон Шлейхер, курировавший все политические вопросы, связанные с армией и флотом. Дружившего с сыном президента Оскаром хитрого и изворотливого Шлейхера не зря называли «кардиналом цвета хаки». Скоро уже сам президент по несколько раз в день советовался с ним. Чуть ли не до самого последнего дня своей карьеры Шлейхер будет стоять в центре политических интриг. Именно он будет назначать канцлеров, надеясь найти среди них такого, который, опираясь на чрезвычайные полномочия президента, сможет создать то, в чем более всего нуждались государство и рейхсвер: сильное правительство, которое не зависело бы от прихотей партийных вождей и могло обеспечить выполнение программы перевооружения рейхсвера.

Надо ли говорить, что привыкшие к порядку и жесткости Гренер и Шлейхер были разочарованы слабостью коалиционных правительств, которые сменяли друг друга, но ничего не меняли. Конечно, они не могли пройти мимо Гитлера. Нет, они не собирались сажать его в канцлерское кресло — он был им нужен только как лидер второй по значению партии. Да и как можно было обойтись без Гитлера, от которого во многом зависел политический климат в парламенте и спокойствие на улицах!

Сам Гитлер уже давно пытался наладить отношения с тем самым рейхсвером, с которым он начал свое сотрудничество еще в 1918 году после возвращения с фронта. Трудно сказать, как это ему удалось, но в 1927 году военное ведомство запретило брать в армию членов нацистской партии, поскольку они «поставили своей целью свержение конституционного режима в немецкой империи».

Речь была издана в специальном выпуске «Фелькишер беобахтер» для рейхсвера, после чего Гитлер опубликовал несколько статей в нацистском ежемесячнике для армии «Дойчер вергайст».

В 1931 году он встречался с Ремом и Грегором Штрассером по поводу отмены запрета призывать в армию членов нацистской партии. Гитлер по достоинству оценил жест могущественного генерала и запретил штурмовикам принимать участие в уличных битвах. Правда, ничего из этого запрета не вышло, и СА продолжил терроризировать население, руководствуясь своим главным лозунгом: «Кому принадлежат улицы, тому принадлежит власть в Германии». И Гренер, и Шлейхер, и сам Гитлер прекрасно знали, что никакие приказы не в силах остановить штурмовиков, готовых все смести со своего залитого кровью пути. Но делали вид, что ничего не происходит, поскольку условия игры были соблюдены.

Но все это будет позже, а пока Гитлер продолжал пребывать в печали и тягостных размышлениях о своем будущем. Не находил он забвения и в личной жизни — его отношения с Гели становились все более тягостными. Гитлер часто уезжал из Мюнхена, и те недели, а порою и месяцы, что он отсутствовал, превращались для запертой в золотую клетку Гели в настоящую пытку. Она почти не выходила из дома, где за ней постоянно присматривала фрау Винтер, а когда ей все же удавалось вырваться, ее сопровождали жены Гофмана, Гесса или Аманна. Так дальше продолжаться не могло, рано или поздно сложный узел отношений «дяди» с «племянницей» должен был развязаться. Так оно и случилось.

18 сентября 1931 года Гитлер собирался в Гамбург для проведения там ряда важных предвыборных мероприятий. Он попрощался с Гели и уже направился к выходу, когда та сказала:

— Я хочу уехать в Вену!

— Зачем? — хмуро взглянул на нее Гитлер, хотя прекрасно знал ответ.

— Учиться вокалу…

Как всегда в подобных случаях, Гитлер высказался против, и в следующую минуту разразился жуткий скандал. Только от одной мысли, что его возлюбленная уедет, Гитлер впал в буйство и кричал так, как он не кричал никогда в своей жизни. Однако и терпению Гели пришел конец.

— У меня больше нет сил, — задыхалась она от рыданий, — сидеть в этой проклятой комнате и ждать, когда ты соизволишь выпустить меня! Да и зачем я тебе, если у тебя есть эта Ева? Я уеду, а ты запрешь ее в этой клетке и будешь навещать, когда тебе захочется!

Гитлер в изумлении уставился на неистовствовавшую девушку. Что он мог ей ответить? Ева у него и на самом деле была. Но одно дело состоять с ней в связи, и совсем другое — остаться без Гели.

— Ладно, Гели, — неожиданно мягко проговорил он, — я скоро вернусь, и мы с тобой обо всем поговорим спокойно…

Гели не ответила. Посчитав молчание за знак согласия, Гитлер нежно погладил ее по плечу и, чтобы не продолжать неприятных объяснений, быстро вышел из комнаты. Но в тот самый момент, когда он уже собирался сесть в машину, как, во всяком случае, утверждали соседи, Гели крикнула ему из окна:

— Так ты запрещаешь мне ехать в Вену?

— Ничего, — попыталась успокоить стоявшую с отрешенным лицом девушку фрау Винтер, — он вернется, и все будет хорошо…

— Я не буду сегодня обедать, и прошу меня не беспокоить…