Дыхание прекратилось, но она не перестала трепыхаться, а в ее глазах был испуг, какого я никогда раньше не видел. Я простоял рядом с отчаявшейся птицей, казалось, год, умоляя Господа, чтобы эти крылья, наконец, успокоились. Чтобы Он дал мне прощение за то, что я так покалечил существо, которое не сделало мне ничего дурного, никак не угрожало моему здоровью и моей жизни. Наконец, он затих, тогда я, собравшись с духом, поволок его — целую милю по лесу — и положил к ногам моей матери. Голова моя была опущена так низко, что не было видно слез на лице.

Больше Авраам Линкольн ни у кого не отнял жизни. Тем не менее, ему предстояло стать одним из величайших убийц девятнадцатого столетия.

Глубоко опечаленный, мальчик не сомкнул глаз этой ночью. «Я мог думать только о несправедливости, которую совершил по отношению к другому живому существу, и о том испуге, что видел в его глазах, словно последние искры жизни, ускользающей в никуда ». Эйб наотрез отказался есть то мясо, которое добыл, и жил практически на хлебе и воде в течение следующих двух недель, пока его мать, отец и старшая сестра употребляли дичь. Нет никаких записей относительно их реакции на его голодовку, но, должно быть, это было воспринято как странность. В конечном итоге, готовность отказаться от пищи, само намерение, было замечательным качеством для мальчика его возраста — значит, он родился и рос настоящим защитником Америки.

Эйб Линкольн всегда отличался от остальных.

Америка пребывала в младенческом возрасте, когда родился ее будущий президент — 12 февраля 1809 года — всего через тридцать три года после подписания Декларации Независимости. Многие из гигантов американской революции — Роберт Трит Пэйн, Бенджамин Раш и Сэмюэль Чейз — были живы. Джон Адамс и Томас Джефферсон еще три года не возобновят дружбы, а умрут только спустя семнадцать лет, невероятно, в один день. Четвертого июля.

Эти первые десятилетия Америки казались временем буйного роста и безграничных возможностей. Ко времени, когда Эйб Линкольн родился, граждане Бостона и Филадельфии уже стали свидетелями того, как их города выросли вдвое в течение меньше чем двадцати лет. За то же время население Нью-Йорка утроилось. Города становились все оживленнее, а их жители — все более успешными. «На каждого фермера приходилось по два галантерейщика, на каждого кузнеца — оперный театр», — пошутил Вашингтон Ирвинг в своем Нью-йоркском издании «Салмагунди».

В то время, как население городов росло, жить в них становилось все опасней. Как и люди из Лондона, Парижа, Рима, обитатели Американских городов вскоре ощутили радость аналогичного уровня преступности. Самым популярным было воровство. Не стесненные базами отпечатков пальцев и камерами наблюдения, воры были ограничены только собственной энергичностью и совестью. Разбойные нападения никто и не пытался учитывать, разве только если жертва оказывалась персоной примечательной.

Была такая история о старой вдове по имени Агнесс Пендл Браун, которая жила со своим дворецким (почти таким же старым, как она, и глухим, как камень) в трехэтажном кирпичном особняке на Амстердам-авеню. Второго декабря 1799-го года Агнесс и ее дворецкий отправились спать: он на первый этаж, она — на третий. Проснувшись, они обнаружили, что все фрагменты мебели, все предметы искусства, все платья, сервировочные блюда и подсвечники (вместе со свечами) пропали. Единственное, что не сумел вынести легконогий взломщик, были кровати, на которых спали Агнесс и ее дворецкий.

Участились убийства. До Войны за Независимость смертельные дела по умыслу в американских городах были чрезвычайной редкостью (невозможно привести точное число, но в обзоре трех бостонских газет между 1775-м и 1880-м годами обнаружено упоминание об одиннадцати случаях, десять из которых были достаточно быстро раскрыты). Многие из них совершались при так называемом отстаивании чести — дуэли, либо по семейной вражде. Сложностей при раскрытии они не представляли. Потому в начале девятнадцатого века законы были достаточно туманны и, благодаря отсутствию мощных полицейских формирований, не имели силы. Еще важно, что лишение жизни раба не считалось ни убийством, ни чем-то вообще исключительным. Проходило, как «ущерб имуществу».

Сразу же после победы Америки и обретения независимости, стали происходить интересные вещи. Степень убийств в городах выросла драматически, особенно ночью. В отличие от отстаивания чести теперь выбор жертв был и случаен, и вообще лишен смысла. Между 1802-м и 1807-м произошло немыслимое число нераскрытых убийств — двести четыре — в одном только Нью-Йорке. Не было ни свидетелей, ни мотива, а часто, не получалось установить и причину смерти. Потому что следователи (большинство из которых были переученными волонтерами) не описывали место преступления, и лишь те жертвы, которым удалось выжить, оставили каплю воспоминаний в море газетных статей. Одна из тех немногих заметок, в «Нью-Йорк Спектэйтор», зафиксировала панику, охватившую город в июле 1806-го.

Мистер Стокс, Десятая улица, дом 210, находит несчастную жертву, женщину — мулатку, совершая утреннюю прогулку. Джентльмен отмечает, что ее глаза широко открыты, а тело чрезвычайно твердое, словно высохло под солнцем. Констебль по имени МакЛей сказал потом, что ни капли крови не нашли ни рядом с несчастной, ни на ее одежде, а из ран обнаружилось лишь две точки на запястье. Она стала сорок второй жертвой подобного рода преступлений, совершенных только в этом году. Достопочтенный Дьюит Клинтон, мэр, вежливо рекомендовал добрым гражданам быть настороже, пока человек, которого можно будет призвать к ответу, не будет пойман. Женщинам и детям настойчиво рекомендовано прогуливаться только в сопровождении джентльменов, а джентльменам с наступлением темноты, ходить парами.

В течение лета опубликовано еще дюжина не менее жутких репортажей. Ни ран. Ни крови. Открытые глаза и жесткое тело. На лице маска ужаса. Типичная категория жертв: вольные цветные, бродяги, проститутки, путешественники и умственно неполноценные — люди мало или совсем не связанные с городом, без семьи и чья смерть мало кого сподвигнет организовать яростные поиски во имя справедливости. С подобными проблемами столкнулся не один только Нью-Йорк. Похожие статьи наполняли в то же самое лето газеты Бостона и Филадельфии, а подобные слухи витали между встревоженными жителями этих городов. Шли разговоры о таинственных маньяках. Об иностранных агентах.