Когда пушки замолчали, федеральные войска получили приказ примкнуть штыки и атаковать укрепления Конфедерации, расположенные на противоположном конце кукурузного поля. Но среди высоких стеблей их ждала укрытая там артиллерийская батарея, и, стоило им приблизиться, пушки переметов разразились серией картечных выстрелов{56}, разбрасывая головы и куски тел по всему полю. Из письма лейтенанта Себастьяна Дункана-мл{57}., 13-й нью-джерсийский пехотный, 12-й корпус:

Шальные ядра и пули свистели над головами и рвались среди нас… укладывая нас рядами убитых и раненных. Один несчастный лежал рядом со мной, одна нога оторвана; другая покалечена и иссечена; неистово кричал от боли.

Когда боезапас был исчерпан, кукурузное поле стало голым, покрытым черными дымящимися бадылями, от края до края заваленным мертвыми и умирающими. Раненные страдали каждый себе в одиночку, в то время, как снаряды продолжали падать — только что или уже оторванные конечности взлетали вверх. Битва продолжалась два часа. За это время у Антиетама погибло более шести тысяч человек, еще двадцать тысяч были ранены, большинство смертельно.

В конечном итоге Ли был вынужден отступить. До этого использовавший в битве лишь две трети своих сил (и этот факт до сих пор сбивает с толку военных историков), генерал Джордж Б. МакКлеллан просто наблюдал, как потрепанная армия Конфедерации отходит в Вирджинию для перегруппировки. Если бы он начал преследование, то нанес бы Югу роковой удар, и война вскоре была бы закончена.

Эйб был в ярости.

— Проклятье! — кричал он Стэнтону, когда узнал, что МакКлеллан отказался преследовать врага. — Он принес нам больше потерь, чем любой из конфедератов!

И он тут же отправился к Шарпсбургу, в лагерь МакКлеллана.

xxxxxxx

Существует известная фотография, где Авраам Линкольн и Джордж Б. МакКлеллан сидят друг напротив друга в генеральской палатке у Шарпсбурга. Оба напряжены и выглядят недовольными. Истории известно, что Эйб, как бы между делом, сказал МакКлеллану:

— Если вы не умеете пользоваться армией, я бы хотел забрать ее обратно.

История не сохранила, какая неприятная сцена произошла незадолго до того, как была сделана фотография.

После приветствия [МакКлеллана] в его штабной палатке и рукопожатий с офицерами, я сразу попросил несколько минут наедине. Когда за нами запахнули тент, я положил шляпу на маленький столик, поправил пальто и встал перед ним.

— Генерал, — сказал я. — Я должен задать вам вопрос.

— Какой именно? — сказал он.

Я схватил его за ворот и притянул к себе — так близко, что наши лица оказались в дюйме друг от друга.

— Могу я их увидеть?

— О чем, во имя Господа, вы говорите?

Рис. 8-47. Эйб с не находящим себе места генералом Джорджем МакКлелланом сразу после неприятной сцены объяснения между ними. Особого внимания заслуживает топор у стула президента — взят с собой на случай, если его догадки о МакКлеллане оказались бы верны.

Я схватил его сильнее.

— Ваши клыки, генерал! Дайте посмотреть на них! — МакКлеллан попытался отстраниться от меня, но его пятки не касались земли. — Уверен, они должны быть там, — сказал я, разжимая его рот одной рукой. — Кому еще могло понадобиться продолжать муки войны? Давай! Покажи свой черный глаз! Покажи когти, давай разберемся по-настоящему! — я жестко тряхнул его. — Покажи!

— Я… я не понимаю, — сказал он, наконец.

Непонимание казалось искренним. Я чувствовал его страх.

Отпустив его, я внезапно ощутил прилив стыда за то, что позволил себе такую дикость.

— Нет, — сказал я. — Теперь я вижу, что нет.

Я вновь поправил пальто и откинул тент палатки.

— Что ж, — сказал я. — Пусть Гарднер{58}несет свой аппарат, и на том раскланяемся.

Через месяц Эйб отстранил МакКлеллана от командования.

xxxxxxx