И шло дело, шло: звенели пилы, стучали топоры, трещала, ломаясь, древесина. Уже сейчас засека выглядела (да и являлась) непроходимым завалом, равно непрошибаемым что для винтовочного, что для пулеметного огня.

Что-то шлепнуло. И спело — тиу-у-у! И еще раз — так же тонко.

— Ложись! — крикнул Варлуша.

Захар присел за комель.

Тут же сыпануло, будто горсть крупы швырнули: пули чавкали в древесине, срубленные ветки повисали, зацепившись за соседние.

Хоронясь за уже порубленными деревьями, свалили еще несколько.

— Хватит, пожалуй, — сказал Захар, оглядывая тусклое полуденное небо в прорехах порубки.

Мороз, похоже, отпускал. Не исключено, что завтра соберется снегопад. Но если утро встанет ясным, снова могут появиться самолеты.

Первая встреча с авиацией произошла на следующий же день после штурма Усть-Усы. Когда послышался дальний гул, обоз бодро шел по гладкому руслу реки в морозном сумраке утра. Вслед за звуком своего мотора показался и сам биплан. Приметив, приветливо покачал крыльями и сделал круг; взял чуть ниже, зашел на второй.

Захар отлично понимал, чем грозят его маневры. Марк уже приказал сворачивать в лес. Но не успели первые сани пробраться через береговые сугробы, как самолет возник снова: с оглушительным гулом он мчался над самыми верхушками деревьев.

Увязая в снегу, брыкаясь, опрокидывая сани и ломая оглобли, обезумевшие от ужаса кони бросились под пулеметными очередями в разные стороны. Прошив русло раз, летчик пошел на новый круг. Пули снова крошили лед.

К третьему заходу обоз рассеялся, все еще живое попряталось в чаще; пронесшись напоследок над разбитыми санями и трупами, пилот весело покачал плоскостями и ушел на Усть-Усу.

Захар бессильно тряс кулаками, грозя небу. Ведь знал, знал!.. Одна из штурмовых групп должна была напасть на аэродром и пожечь два стоявших там самолета. Да ни черта не вышло: аэродромная вохра, хоть и застали врасплох, не дрогнула; пришлось уйти под огнем несолоно хлебавши… еще и одного из своих потеряли…

Закопав в снег убитых, провозившись дотемна с восстановлением порушенного и не найдя в лесу дороги, позволившей бы уйти с оказавшегося столь опасным русла, заночевали. Еще затемно снова двинулись по реке в надежде все-таки найти какой-нибудь въезд в чащу. Чуть развиднелось — опять налетел самолет, толково и расчетливо обстрелял их на бреющем полете, вернулся, еще и еще раз полил свинцом…

— Хватит, — согласился Марк.

Варлуша уже пристроился с винтовкой между двух лежавших вкрест лесин: срубил мешавшие сучья, сунул ствол в подходящую амбразуру. Изредка стрелял куда-то — похоже, так же бесцельно, как и затаившиеся где-то за деревьями осаждавшие.

Пули по-прежнему посвистывали; встречая ветку — щелкали; сочно шлепали, попадая в ствол.

— Не щадят боеприпас, — осудил Шептунов. — Палят в белый свет как в копеечку… Марк, огонь разводить?

— А что ж, — Рекунин пожал плечами и хмыкнул: — Нам скрывать нечего…

Они споро настригли длинных, в человеческий рост, чурбаков, сложили нодью. Обильный дым горящей хвои расползся по засеке, потом и древесина занялась, потеплело. Шептунов набил снега в котелок, присунул к жару.

— У меня в сарайке печечка была, — сообщил он, невидяще глядя на языки огня. — Баба доймет, пойдешь, бывало, печечку растопишь, на попоны завалишься… хорошо!

— Сейчас не полезут, — сказал Марк.

— Не полезут, — так же обыденно согласился Захар.

— А ночью надо сторожиться.

— Это верно…

Ему самому было странно, до чего все спокойно и ровно происходит — как будто не умирать в этой пропахшей дымом, обретшей свойство мирного жилья засеке они собрались (причем умирать скоро — в течение суток как максимум, и то если не придет им в голову подтянуть, например, артиллерию), а жить-поживать. Перспектива их жизни была такой же куцей, как, примерно, перспектива жизни полена или буханки хлеба. Но это почему-то не волновало.

Он попытался вспомнить, когда исчезли чувства, всегда прежде более или менее живо просыпавшиеся при мысли о смерти… После первого авианалета? Самолет оставил по себе четверых убитых, шестеро тяжело раненных… и Марк приказал добить. Двое просили сами… ну а куда? Тащить с собой — до следующего выезда на реку, до следующей встречи с самолетом? Или оставить умирать в лесу?..

Нет, в тот день страх еще был.

Или второй ночью, когда пропала караульная группа из трех урок и одного колхозника-коми?.. Василий Обметов требовал расстрела командира отделения, к которому относились дезертиры. Они втроем стояли у саней. Захар возражал: Володя Акульчев, командир злосчастного отделения, был в деле с самого начала, входил в число тех двух с небольших десятков человек, что готовили восстание. Он не виноват, что эти четверо оказались под его началом!..

Должно быть, Марку не хотелось солидаризироваться с Василием, клокотавшим своей чекистской яростью; но и оставить дело без последствий, как тогда ему, наверное, казалось, было никак нельзя. Марк колебался не дольше минуты, а потом, холодно посмотрев на Захара, кивнул: отдал Акульчева…