– Не беспокойся, милая, – хрипло произнес он, не поднимая глаз, – я не остановлюсь, пока не уйдет боль. Я обещаю, она уйдет.

Его слова и поцелуи были еще мучительнее, чем боль, ведь они напоминали ей о грезах, которые не сбудутся. И то, что значила эта слеза – жалость, – оставило в ее сердце след жгучего страдания.

В какой-то момент боль смешалась с накатывающими волнами облегчения. И через несколько минут волны облегчения сменились волнами удовольствия. Он продолжал шептать обещания, прижавшись щекой к ее колену и постепенно изменяя движения ладоней.

Она ухватилась за пучок высокой травы, подавив желание потянуться вперед и погрузить пальцы в волосы Куинна. Они блестели в лучах солнца. Они наверняка мягкие, и если она чуть-чуть наклонится, то сможет почувствовать их аромат.

Джорджиана еще сильнее ухватилась за траву и сглотнула, сдерживая накопившиеся слезы.

Наконец Куинн поднял глаза.

– Джорджиана, – проговорил он. – Все хорошо. Ты можешь плакать, если нужно.

– Я не плачу. – Она яростно утерла глаза и щеки ладонью.

– Я знаю, – ответил он. – Ты никогда не плакала, когда была ребенком. Даже когда упала с того дерева. Я никогда не видел слез на твоем лице. Ты…

– Я плакала, – перебила она, с ненавистью отвергая его жалость. – Просто ты никогда не видел этого. Я плакала на похоронах Энтони.

– Конечно, – ответил он, вдруг замолчав.

– Почему ты всегда реагируешь так, когда я упоминаю Энтони? Почему ты так его ненавидишь? – Слова сами сорвались с ее языка. – Он не сделал тебе ничего плохого.

Его ладони замерли, и она подумала, почему хотя бы раз в жизни она не может удержаться и не сказать того, чего не следует говорить.

Он убрал руки с ее ног, и теперь ей действительно хотелось плакать.

– Я не испытываю ненависти к нему. – Он помолчал. – Просто я бы радовался, если бы в моей жизни было все то, что есть в ней сейчас, за исключением знакомства с ним. Но это, – так же загадочно продолжил он, – невозможно. Я знаю, ты не поймешь.

– Так объясни мне. – Ее рука сама легла на его ладонь. – Пожалуйста.

Луч солнца упал на его лицо, и зрачки его глаз сузились.

– Я долго думал, есть ли смысл сопоставлять факты, относящиеся…

– Относящиеся к?… – спросила Джорджиана, когда Куинн замолчал.

– Я думал оставить свои мысли в письме, которое вскроют после моей смерти. Но с другой стороны, возможно, лучше вообще ничего не говорить, ведь это ничего не изменит. Я прожил всю жизнь, будучи уверенным в важности правды. И тем не менее я живу во лжи.

Джорджиана вдруг почувствовала абсолютное спокойствие. На этот раз она не попросила его продолжить. Она не была уверена, хочет ли услышать то, что он собирается рассказать.

– И я обещал себе не говорить тебе. Я не хотел запятнать дорогие тебе воспоминания. Но эта часть его жизни не касалась тебя, а значит, не заденет.

– Куинн… о чем ты говоришь? Теперь ты обязан сказать мне.

– Видишь ли, я люблю Фэрли и не хочу, чтобы ее растили родители Синтии или Гвендолин, если со мной что-то случится.

Боже.

– Фэрли? Какое отношение она имеет к Гвендолин?

Он посмотрел на нее, а потом поднял взгляд к небу. Тень пробежала по его жесткому лицу.

– Гвендолин – настоящая бабушка Фэрли. Джорджиана вскочила. Она должна идти. Она прохромала несколько шагов к морю и остановилась. Глубокая боль пронзила ее сердце, когда она взглянула на темные кружащиеся волны пенистого моря.

Не может быть.

Она закрыла глаза.

Но конечно, это правда. Она сжала руки.

– Он… подарил ей ребенка, когда ты уже был на ней женат? – Она отважилась повернуться и посмотреть ему в глаза.

– Пообещай мне – если со мной что-то случится, ты позаботишься о Фэрли. Я попрошу стряпчего оформить документы.

Она медленно повернулась к нему:

– Когда? Когда он сделал это? До или после вашей свадьбы?

Он снова оставил ее вопрос без ответа.

– Ты будешь ухаживать за ней, любить ее, как если бы она была твоей дочерью, Джорджиана. Ты любила его – ты сама так сказала. И она, по крайней мере, будет напоминать тебе о нем.

Джорджиана снова прикрыла глаза. Как же слепа она была! Она, художник… Она, так хорошо разбиравшаяся в глазах Фортескью. Она бессознательно коснулась кармана, в котором лежала брошь, Око возлюбленного, найденная ею наконец на подушке в домике на Ло-Пуле. Форма и наклон глаз Фэрли были такими же, как у обоих Фортескью, но ее светлые волосы были точно как у Энтони. И она знала – у жены Куинна волосы были золотисто-каштановыми. Джорджиана чувствовала себя слепой дурой.