Джорджиана покачнулась и потеряла равновесие. Теперь платье не пригодится даже старьевщику. С этой мыслью она успешно приземлилась прямиком в грязь и, посмотрев на себя, обнаружила, что испачкалась окончательно. Повсюду только восхитительная зеленовато-коричневая субстанция, сдобренная резким запахом… свинства, от которого просто слезы на глаза наворачивались.

И разумеется, в качестве финального унизительного аккорда Гвендолин – Джорджиана не устояла перед искушением назвать именем свекрови самую жирную и устрашающую хавронью – перевернула своим гнусным рылом корзину с инструментами. Тяжелый обух топора упал Джорджиане на ногу. Прямо на больное колено.

– О-о-о, – простонала она, хватаясь за ушибленное место. – Чтоб тебе пусто было, идиотское жалкое подобие окорока. Я собственноручно приготовлю бекон из твоей туши. Сегодня же, Гвендолин!

Джорджиана закончила гневную тираду образцово-показательным сквернословием самого нечестивого свойства. Два десятка лет она прилежно училась у полевых работников и при случае с законной гордостью изливала потоки площадной брани на какой-нибудь подходящий объект. Конечно, если рядом никого не было.

Внезапно она уловила какое-то движение, подняла глаза и увидела, что прямо перед ней стоит он.

Куинн. Куинн Фортескью.

О небо! Это он. Она открыла рот, но не смогла произнести ни единого слова. Зато ее сердце расстаралось вовсю – наверняка даже он слышит, как громко оно бьется. В присутствии Куинна она всегда становилась круглой идиоткой, и, похоже, за пятнадцать лет ничего не изменилось. Впрочем, нет. Теперь ей придется совсем плохо, потому что он превратился в невозможно красивого мужчину.

Спокойный, невозмутимый, безукоризненно одетый – само совершенство и настоящий маркиз Элсмир, – он стоял, расправив невероятно широкие плечи, расставив ноги и подперев бока руками. Незыблемый и вечный, словно огромный дуб на лужайке Пенроуза. Только под дубом не происходило такого великолепного торжествующего свинства, как сейчас перед глазами Куинна.

Его глаза… точнее, взгляд – открытый и теплый. Взгляд, который она не сможет забыть до конца своих дней. От него не осталось и следа. Теперь он был абсолютно непроницаемым.

– Недурно. – Слабый проблеск веселья, наконец, пробился сквозь броню сдержанности. – Образно и доходчиво. Хотя я сильно сомневаюсь, что свиньи способны последовать твоим рекомендациям.

– Люди, по крайней мере, порядочные люди, обычно не подкрадываются незаметно, – пробормотала Джорджиана и отвела глаза, презирая свои оправдания и опасаясь сморозить какую-нибудь чудовищную глупость. – У меня есть все основания…

– Рад тебя видеть, Джорджиана, – тихо произнес Куинн.

Сидя в холодной липкой грязи, она закрыла глаза. Глубокий бархатный баритон наполнил ее тело приятным теплом, действуя как глоток обжигающего бренди в морозную погоду.

Его голос не изменился. И на том спасибо. Потому, что все остальное происходило вовсе не так, как она рассчитывала. Будет ли жизнь когда-нибудь идти по намеченному плану? Джорджиана составляла списки дел, подчеркивала, выделяла, готовилась, но реальные события никогда не следовали тем путем, который она намечала. Ни разу…

– Подожди минуту. Посмотрим, нет ли здесь чего-нибудь подходящего, – сказал он, поворачиваясь к сваленным в кучу доскам.

По давней непобедимой привычке она забормотала себе под нос:

– Все хорошо. Правда. Мне не нужна помощь. Разве что ты захочешь принести отличный длинный острый нож для этой… – она вовремя проглотила абсолютно непотребное слово, вертевшееся на кончике языка, – мерзкой вонючей свинины.

– Какой стиль. – Куинн осторожно вытащил одну из досок. – Помнится, твой отец часто повторял: «Свинья останется свиньей, хоть ты осыпь ее цветами».

– Поговорка звучит совсем не так, – возмутилась Джорджиана. – По-моему, ты только что назвал меня свиньей, или мне показалось?

– Ничего подобного. Я имел в виду вон ту бедняжку. По-моему, ты только что назвала ее именем моей дражайшей тетушки, или мне показалось?

Его лицо, наконец, оттаяло, и он расхохотался. При звуках этого раскатистого низкого сердечного смеха у нее всегда перехватывало дыхание.

Куинн сбросил темно-синий сюртук и принялся расстегивать манжеты тончайшей батистовой рубашки.