Орми и Энки стояли в стороне, отводили глаза. Благо никому до них не было дела. Под конец только подошла к сыновьям Ильг, утерла кровь с губ и сказала:

— Что стоите, словно сами на вражий пир попали?

— Ничего, мать, — отвечает Энки. — Просто так стоим. Отдыхаем.

Ильг усмехнулась:

— Меня-то не обманешь. Знаю, не по сердцу вам наша лютая жизнь. Уходить вам надо. Лес велик, найдете себе место. Чужие вы здесь.

И пошла в землянку спать. Набитое брюхо голову в сон клонит.

Вскоре и другие разбрелись по своим норам. Один Улле остался на поляне. Стоял, поскрипывал, весь обвешанный потрохами.

— Улле велел нам всех ненавидеть, — сказал Орми брату. — А я ненавижу его самого! Тварь смрадная! Ненасытный червь! Пусть уши свои сожрет!

Энки рассмеялся.

— Смотри, накажет он тебя за такие слова!

— Да пропади он! Не боюсь его.

Тут показалось братьям: идол зашевелился, заскрипел, приоткрыл костяную пасть.

— Все равно не боюсь! — крикнул Орми.

— Тихо ты! — цыкнул Энки на брата. — Еще услышит кто. Пойдем, что ли, на охоту. Все поели, одни мы голодные остались.

Взяли они луки, пошли в лес. Бредут по колено в снегу, высматривают звериные следы. Энки говорит:

— Вот ты сказал: Хозяина ненавидишь. Ну а людей, что ему служат, тоже?

Орми задумался.

— Нет. Надо бы и людей ненавидеть, но — нет. Я их… это… слово забыл. Или нет такого слова?

Энки улыбнулся.

— Слова нет. А ведь было, наверное, когда-то. Шли долго. Наконец повезло братьям: Энки подстрелил зайца. Высекли огонь, развели костер, зажарили добычу. Орми у костра разомлел и разговорился:

— Разве плохо? Что бы всем людям так не жить? Не скажешь? Отчего все друг друга жрут? Как самим-то не тошно?

— А что, — сказал Энки, — может, правы-то они, а мы — выродки, вот нам и кажется, что все не так.

— Думал я об этом. Неправда. Ты на зверей погляди. Кто из них своих детенышей жрет? А если б могли они говорить, кто из них назвал бы свою жизнь «страданием», а смерть — «благом»?

Энки долго молчал, смотрел на брата. Наконец сказал:

— Вырос ты, Орми. Пора тебе одну вещь показать.

— Что за вещь? Покажи.

— Вот что: давай шкурами поменяемся.

Орми поглядел на брата с сомнением.

— Твоя-то шкура незавидная. Гляди, вся шерсть вылезла. А у меня новая совсем.

— Врешь, добрая шкура. Не замерзнешь. Старая только. Да дело не в шерсти! Вот, гляди.

Энки снял шкуру, бросил на снег мехом вниз. А с изнанки вся она была в черных пятнышках.

— Тьфу! Ты что, блох на ней давил?

— Дурак ты! Рассмотри получше.

Орми пригляделся. Пятнышки и впрямь были занятные. Маленькие, а все разные. Где вроде как и в самом деле блошка раздавленная, где комарик, где паучок, где травинка прилипла. От этих черточек и точек рябило в глазах.

— Ну, давай одевайся, холодно так сидеть-то. А с метинками потом разберешься.

Переоделись.

— Что хоть это такое? — спросил Орми. Энки огляделся, словно их могли подслушать, и сказал чуть слышно:

— Это, брат, знаки.

— Чего?

— Ну, знаки. Вот если упыриный след на снегу увидишь, что сможешь сказать?

— Упырь прошел. Ну, еще скажу, когда прошел и куда, торопился ли, нес ли кого, голоден или сыт.

— Все верно. Так вот эти пятна — как следы. По ним много чего сказать можно. Они вроде как сами говорят.

— Ты-то откуда знаешь?

— А я на них долго смотрел, разбирал, думал. Сначала ничего не выходило, а потом вдруг как ожили знаки. Заговорили. И рассказали мне кое-что.

— Что же они рассказали?

— Не скажу, брат. Ты уж сам. Я ведь из этого рассказа почти ничего и не понял. Может, тебе больше повезет.

Орми подумал, помолчал.

— Ну, ладно. А где ты взял эту шкуру? Или тоже секрет?

— Мне ее отец дал.

— Кто-о?

— Не веришь? Ладно, слушай. Иду я раз по болоту. Вдруг из-за камня человек. Старый, ребра торчат. Я на него копьем замахнулся, а он спрашивает: «Тебя Энки звать?» — «Верно», — говорю и думаю: «Откуда он может меня знать? Сам-то не из наших». Он тогда говорит: «Я — твой отец». И левую ладонь показывает. А на ладони метки нет!

— Болотный выродок! — вырвалось у Орми. — Так вот кто твой отец!

— Да и твой, наверное. Я ему: «Чего тебе?» А он мне вот эту шкуру сует. «Возьми, — говорит, — шкуру, береги ее, она тебе всю правду расскажет. Я ее от своего отца получил и теперь вот тебе передаю. И следи, чтоб никто из меченых не увидел ее с изнанки, а то — беда. Знаки разберешь — другому выродку отдай». Сказал и исчез, как в болото провалился. — Энки помолчал и нехотя добавил: — А если по правде, не удалось мне разобрать знаки. Бился, бился, да и бросил. Видно, я из выродков выродок. На тебя вся надежда.