Шрифт:
Иосиф Карлович полез в подкладку своего ужасного пиджака, порылся и подал Гаврику гривенник:
— Прошу вас, возьмите это себе на конфеты. К сожалению, больше ничего не могу вам предложить. Я бы вам, клянусь честью, с удовольствием подарил монтекристо, но…
Иосиф Карлович горестно развел руками, и по его истерзанному страстями лицу пробежала судорога.
— …но, к сожалению, благодаря моему несчастному характеру я больше не имею ни одной штуки.
Гаврик серьезно и просто взял гривенник, поблагодарил и вышел на улицу, озаренную тревожным светом иллюминации.
35
Долг чести
Утром Петя унес из чулана две пары летних кожаных скороходов и по дороге в гимназию продал их старьевщику за четыре копейки.
Когда днем явился Гаврик, мальчики тотчас расставили ушки. Петя проиграл всё только что купленное у Гаврика еще скорее, чем в первый раз.
Да и понятно: у приятелей были слишком неравные силы.
Почти все ушки Приморского района лежали в мешочках Гаврика. Он мог широко рисковать, в то время как Петя принужден был дорожить каждой двойкой и делать нищенские ставки, а это, как известно, всегда приводит к быстрому проигрышу.
На другой день Петя, уже совершенно не владея собой, потихоньку взял шестнадцать копеек — сдачу, оставленную Дуней на буфете.
На этот раз он решил вести себя умнее и осторожнее. Прежде всего для удачной игры была необходима настоящая, хорошая битка.
Петина битка — большая и на вид необыкновенно красивая ливрейная пуговица с геральдическими львами и графской короной, — несмотря на всю свою красоту, никуда не годилась: она была слишком легкая. Ее требовалось утяжелить. Петя отправился на вокзал, пробрался на запасные пути и в отдаленном тупике, за депо, сходя с ума от страха, срезал с товарного вагона свинцовую пломбу.
Дома он вколотил ее молотком в чашечку битки, потом вышел на Куликово поле и положил битку под дачный поезд. Он поднял ее с рельсов великолепно расплющенную, горячую, тяжелую. Теперь она не уступала лучшим биткам Гаврика.
Вскоре пришел Гаврик, и началась игра. Мальчики сражались долго и ожесточенно.
Однако оказалось, что иметь хорошую битку — этого еще мало. Надо быть мастером! В конце концов Петя проиграл не только все, что у него было, но еще остался должен.
Гаврик пообещал прийти завтра за долгом.
Для Пети наступило время, похожее на дурной сон.
— На буфете лежала сдача, шестнадцать копеек, — спокойно сказал отец вечером, после обеда. — Ты случайно не брал?
Кровь прилила к Петиному сердцу и тотчас отхлынула.
— Нет, — сказал он как можно равнодушнее.
— А посмотри-ка мне в глаза.
Отец взял мальчика за подбородок и повернул его лицо к себе.
— Честное благородное слово, — сказал Петя, изо всех сил стараясь смотреть отцу прямо в глаза. — Святой истинный крест!
Холодея от ужаса, мальчик перекрестился на икону.
Он ожидал, что сию же секунду разверзнется потолок и в него ударит молния. Ведь должен же был бог немедленно покарать за такое наглое клятвопреступление!
Однако все было тихо.
— Это очень странно, — хладнокровно заметил отец. — Значит, у нас в доме завелся вор. Мне и тете, разумеется, нет никакой необходимости тайно брать деньги с буфета. Павлик целый день на глазах у взрослых и тоже не мог этого сделать. Ты дал честное слово. Следовательно, остается предположить, что это сделала Дуня, которая у нас служит пять лет…
В это время Дуня заправляла в передней лампу.
Она тотчас положила на подзеркальник стекло и тряпку и появилась в дверях. Не только шея, но даже обнаженные до локтей руки ее стали красными. Большое добродушное лицо было покрыто пятнами и искажено мукой.
— Чтоб мне не было в жизни счастья, — закричала она, — если тую сдачу с базара паныч не проиграл в ушки Гаврику!
Отец взглянул на Петю.
Мальчик понял, что должен немедленно, молниеносно, сию же секунду сказать нечто благородное, гордое, справедливое, страшное, что мгновенно сняло бы с него всякое подозрение.
Минуту назад он еще мог бы, пожалуй, сознаться. Но теперь, когда дело коснулось ушек, — ни за что!
— Вы не имеете права так говорить! — заорал Петя сипнущим голосом, и яркий румянец лживого негодования выступил на его лице. — Вы врете!
Но и этого показалось ему мало.
— Вы… вы, наверное, сами… воровка! — затопав ногами, выкрикнул Петя.
Отец с серьезной грустью укоризненно качал головой, не в состоянии понять, что делается в душе мальчика.