У Пети и Валентины слегка вытянулись физиономии, но все же они поместили статью Святослава, хотя и не на главном, но и не на слишком незаметном месте. Затем, подумав, они написали от себя обязательство за время пребывания в катакомбах пройти все предметы и подготовиться на «отлично» к весенним экзаменам.

Синичкин-Железный принес напечатанную на машинке очень длинную и скучно написанную статью о пользе дисциплины, бдительности, о бережном обращении с оружием и боеприпасами и прочим имуществом отряда, о нормах поведения в условиях осады и о прочем в том же духе. Статья изобиловала такими выражениями: «истекший период показал», «несмотря на ряд трудностей, обусловленных переходом отряда к тактике активного сопротивления», «в силу создавшейся нездоровой обстановки самоуспокоенности, могущей привести к потере бдительности», и так далее. С этой статьей, подписанной «Активный наблюдатель», пришлось порядочно повозиться. Она не влезала. Но сокращать ее Петя и Валентина не решались. Они вышли из положения очень просто: наклеили статью настолько, насколько она поместилась, а ее хвостик, который не поместился, так и остался висеть за пределами газетного листа.

Словом, все происходило именно так, как обычно происходит в маленьком советском учреждении в канун праздника, как будто бы над головой не ходили фашисты и вокруг не было никакой опасности. И в этом была особая прелесть.

Повесив на стенку новую, нарядную новогоднюю стенгазету, еще мокрую, тяжелую от клейстера, и вдоволь ею налюбовавшись, Петя и Валентина отправились к колодцу за своим луком. Они заранее предвкушали восторг и удивление всего отряда, когда вдруг на новогоднем столе, откуда ни возьмись, появится пучок настоящего, свежего зеленого лука.

Во-первых, это будет красиво; во-вторых, вкусно; в-третьих, очень полезно для людей, испытывающих постоянный недостаток витаминов.

Они сели на корточки, сняли с лука стеклянную банку и стали рвать короткие, вялые ростки, вовсе не такие красивые, какими они все время представлялись.

Мальчик рвал лук, очень живо представляя себе, какую можно было бы написать выдающуюся статейку в «Пионерскую правду», если бы, конечно, как-нибудь удалось ее отправить из Усатовских катакомб в Москву. Вот это была бы корреспонденция так корреспонденция! Не то что «на борту самолета номер такой-то, на высоте 1400 метров над уровнем моря». Нет! Это было бы: «В тылу врага, в катакомбах, на глубине пятнадцати метров под уровнем моря». Это был бы триумф практического применения ботаники к нуждам партизанского движения в глубоком тылу врага. Конечно, Петя не выпячивал бы свою исключительную роль в деле строго научной постановки опытов проращивания лука, покрытого обыкновенной стеклянной банкой, на глубине пятнадцати метров под уровнем моря. Он был бы строго объективен, как это и подобает настоящему пионеру-ученику. Несомненно, он упомянул бы и об одесской пионерке Валентине Перепелицкой, которая содействовала проведению в жизнь его научных идей, хотя и не обладала достаточной теоретической подготовкой и не всегда разделяла его взгляд на значение витаминов для здоровья человека. Но все же он был бы справедлив. Может быть, он даже проявил бы похвальную скромность и написал бы: «Группе пионеров, в составе Пети Бачей и Валентины Перепелицкой, под руководством пионера Пети Бачей, вице-президента кружка юных натуралистов, удалось добиться блестящих результатов в деле проращивания обыкновенного репчатого лука, богатого витамином С…»

— Ой, Петька! — вдруг закричала Валентина. — Посмотри!

Посредине шахты колодца, как раз против хода в катакомбы, в воздухе висела корзинка, обыкновенная небольшая плетеная красноталовая корзинка, из числа тех, с которыми обычно одесские хозяйки ходят на базар. В ней лежало что-то завернутое в серый вышитый рушник. Валентина по пояс высунулась из хода катакомбы в шахту колодца, отвязала корзинку от веревки, спущенной сверху, и втащила ее в подземелье. Они наклонились над загадочной корзинкой и прежде всего увидели бумажку, приколотую к рушнику булавкой. На бумажке, вырванной из тетрадки в косую линейку, было написано химическим карандашом аккуратным школьным почерком:

«С Новым годом, дорогие товарищи! Кушайте на здоровье и поправляйтесь. Извините, что так мало посылаем: у самих уже почти ничего не осталось ввиду того, что они чисто все позабрали. Почаще присылайте сводку Совинформбюро, ждем с большим нетерпением».

Петя и Валентина со всяческими предосторожностями отогнули подвернутый угол рушника, заглянули в корзинку и даже завизжали от восторга.

И в эту торжественную новогоднюю ночь на праздничном столе подпольщиков, кроме каши, кусочка сала и коробочки леденцов, как по волшебству, появилось метра полтора жареной домашней колбасы, свернутой спиралью, как часовая пружина, круглый плетеный калач серого пшеничного хлеба и кварты четыре красного самодельного вина, лилово-черного, с розовой пеной, в глечике, обвязанном тряпочкой.

— Ну, что вы на это скажете, Гавриил Семенович? — с торжеством воскликнул Цимбал, потирая руки при виде глечика. — Есть правда на свете или нет?

— Есть правда на свете, — сказал Черноиваненко.

— Есть бог наверху?

— Нет бога наверху.

— А кто ж есть наверху?

— Люди! — гордо блестя глазами, сказал Черноиваненко, упирая на слово «люди». — Люди есть наверху. Хорошие советские люди. Весь наш партийный и беспартийный актив. Народ.

— Вы меня опередили в моей мысли. Я имел в виду выразить то же самое, только другими словами, более подходящими для такого новогоднего случая. Есть наверху народ. Согласен с вами. А народ бессмертен. Значит, народ все равно что бог. Поняли мою мысль?

— Люди! — сердито и вместе с тем весело крикнул Черноиваненко.

— Правильно, — поспешно согласился Леня. — Поэтому надо выпить за людей. — И он проворно взялся за глечик.

Черноиваненко осторожно вынул из рук Лени глечик и поставил его в сторону.

— Тосты начнутся ровно в двенадцать, — сказал он.

— А сейчас?

— Без двадцати.

— Откуда вы знаете?

— На моих вокзальных.

Черноиваненко поднес к самому носу Цимбала часы. Они показывали без двадцати минут двенадцать.

— Верно! — с удивлением сказал Леня. — Так они ж у вас перестали ходить?

— А теперь ходят.

— Ах, чтоб вы пропали! — засмеялся Леня. — Вы кому хотите задурите голову. Я ж знаю, что они у вас не ходят.