«…Ввиду того, что никакого мне проходу нету в жизни, просю мне роковую фамилию сменить на многоуважаемую фамилию по матери — Иванов…»

Сбоку было написано химическим карандашом «удовлетворить».

— Свинья ты… — заныл Карасев. — Что ж ты мне ударил?

— А ты не дражни, — неожиданно сказали в толпе. — Иванов, с тебя магарыч!

— Какой негодяй распустил слух, что наш клуб никуда не годится? — воскликнул завклубом.

— Это враги наши говорят, — ответил член правления Колотушкин.

— Свиньи, свиньи, — качая головой, заметил заведующий, — вот-с, не угодно ли: приход от платных спектаклей — 248 р. 89 к., а расход — 140 р. 89 к. В остатке, стало быть, 109 рубликов чистейшей пользы. И не будь я заведующий, если я их не употреблю…

Тут дверь открылась и вошел заведующий передвижным театром.

— Драсте, — сказал он. — братцы, сел я в лужу. Нету у меня денег. Пропал я! Застрелюсь я!..

— Не делай этого, — ужаснулся заведующий, — твоя жизнь нужна родине. Сколько тебе нужно?

— 10 рублей, или я отравлюсь цианистым калием.

— На, — сказал великодушный заведующий, — только не губи свою душу. И пиши расписку.

Завтеатром сел и написал:

«Прошу 10 рублей до следующего моего приезда в Себеж».

А заведующий написал: «Выдать».

— Вы спасли мне жизнь! — воскликнул театральщик и исчез.

Засим пришел гражданин Балаболин и спросил:

— Веревку от занавеса не дадите ли мне, друзья, на полчасика?

— Зачем? — изумились клубные.

— Повешусь. Имею долг чести, а платить нечем,

— Пиши!

Балаболин написал: «Прошу на два дня»…

Получил резолюцию Колотушкина и пять рублей и исчез.

Пришел Пидорин и написал: «До получения жалования»…

Получил 30 рублей и исчез.

Пришел Елистратов с запиской от Пидорина, написал: «В счет жалования»…

И, получив 20 рублей, исчез.

Затем пришел фортепьянный настройщик и сказал:

— На вашем фортепьяне, вероятно, ногами играли или жезлами путевыми. Как стерва дребезжит.

— Что ты говоришь? — ужаснулись клубники. — Чини его скорей!

— 55 рублей будет стоить, — сказал мастер.

Написали смету, а в конце приписали:

«По окончании ремонта заставить настройщика сыграть увертюру Шопена и на дорогу выпить добрую чарку».

Не успел фортепьянщик доиграть Шопена и допить чарку, как открылась дверь и ввалилось сразу несколько:

— Нету, нету больше, — закричал заведующий и замахал рукой, — чисто!

— Нам и не надо, — гробовым голосом ответили ввалившиеся и добавили: — Мы ревизионная комиссия. Наступило молчание.

— Это что? — спросила комиссия.

— Расписки, — ответил зав и заплакал.

— А это кто?

— Фортепьянщик, — рыдая, ответил зав.

— Что ж он делает?

— Увертюру играет, — всхлипнул зав.

— Довольно, — сказала комиссия, — увертюра кончена, и начинается опера.

— К-какая? — пискнул зав.

— «Клубные безобразники», — ответила комиссия. — Слова Моссельпрома, музыка Корнеева и Горшанина.

И при громких рыданиях клубных села писать акт.

Эм.

«Гудок», 17 сентября 1924 г.

— Объявляю общее собрание рабочих и служащих ст. Шелухово Каз. дороги открытым! — радостно объявил председатель собрания, оглядывая зал, наполненный преимущественно рабочими службы пути, — на повестке дня у нас стоит доклад о неделе войны 1914 года. Слово предоставляется тов. Де-Эсу. Пожалуйте, тов. Де-Эс!