Как бы то ни было, скоро все выяснится. Стук катушек по каменным ступенькам лестницы возвестил о приходе дамы в сером. Не подходя к Фаншетте, она крикнула:

— Идем наверх! Быстро! Произошла ошибка. Судья ждет тебя не в зале, а в своем кабинете. И ему, кажется, очень некогда…

— Я же тебе говорила! — с торжествующим видом прошептала чересчур бойкая девица. — Привет, старушка! Желаю удачнее смотаться в четвертый раз.

Фаншетта находилась в кабинете судьи. Она сидела против него одна, почти разочарованная отсутствием торжественности во всей церемонии, простотой обстановки и тем, как выглядел сам судья. Перед ней был самый обыкновенный человек, одетый не в тогу [2] а в слегка поношенный коричневый костюм. Он был еще молод; сквозь толстые, как лупы, стекла очков видны были его живые глаза. А отрывистый голос судьи напоминал Фаншетте кого-то… Да, конечно! Судья был похож на врача, который лечил ее мать.

Что же касается «личного дела», то его в настоящий момент не было. Впрочем, кто знал, оно могло появиться позже…

— Ваше имя Мари Франс Дэнвиль, вы сирота, родились в Париже, — уточнял судья, перелистывая свои бумаги.

— Да, мсье, — произнесла Фаншетта, стараясь говорить твердым голосом.

Судья прочитал еще несколько строчек и продолжал:

— Вы убежали из первого сиротского дома, куда вас поместили, когда вам было двенадцать лет, через три месяца после поступления. В тот же вечер вас поймали на вокзале Сен-Лазар. Вы были наказаны, однако через шесть месяцев снова бежали. На этот раз вас нашли на скамейке, спящей. Все это верно?

Фаншетта утвердительно кивнула головой.

— После второго побега, — продолжал судья, — вас отправили в другой сиротский дом, под более строгое наблюдение, но вы убежали и в третий раз, спрятавшись в грузовике за тюками белья, где, к счастью, вас в конце концов обнаружили… Послушайте, девочка, что там у вас не клеится? Вас обижают в сиротском доме?

— Нет, мсье, — честно сказала Фаншетта.

— Может быть, плохо кормят?

Задавая этот вопрос, судья оглядел худенькую, бедно одетую девочку, казавшуюся еще более худой в своем темном, слишком узком пальто.

— Не очень…

— Значит, кто-то приказал вам бежать? Куда вы собирались направиться? — спрашивал судья уже более настойчиво.

— Никто меня не ждал… Я шла куда глаза глядят.

Фаншетта произносила слова четко, но монотонно, с намеренным безразличием. Это раздражало судью.

— Если даже поверить этой басне, все равно непонятно, зачем вы убегали, — строго сказал он.

Объяснить… Но зачем? После первого раза Фаншетта наивно попыталась объяснить ту прекрасную правду, которая так повелительно толкала ее к бегству. Ее приняли за сумасшедшую. Во второй раз обозвали бродягой и лгуньей… Поэтому в третий раз она уже ничего не пыталась сказать в свою защиту, а просто отвечала, как сейчас:

— Я ушла потому, что мне было скучно… Потому, что мне захотелось уйти.

Детский голос становился все более далеким, в нем звучало теперь упрямство. Судья приподнял свои огромные очки и по-новому внимательно поглядел на Фаншетту. Худое лицо с тонкими чертами показалось ему совершенно непроницаемым.

«Она смеется надо мной… или у нее какое-нибудь умственное расстройство», — подумал он и сказал вслух:

— Посмотрим ваше личное дело.

И господин судья принялся копаться в бумагах под испытующим, настороженным взглядом Фаншетты. «Личное дело», которое он без труда нашел в самой середине папки, оказалось попросту большим синим листом бумаги.

Судья углубился в чтение.

— Здесь написано, что вы, Мари Франс Дэнвиль, обычно ведете себя не плохо, — сказал он наконец. — У вас даже, кажется, ровный характер. Правда, вы слишком часто витаете в облаках, но зато добросовестно работаете, считаетесь хорошим товарищем и безупречно честны… Послушайте, девочка, зачем же все портить такими нелепыми выходками?

Казалось, судья вполне искренне, по-отечески увещевал Фаншетту. — на него, очевидно, хорошо подействовало доблестное «личное дело». Но девочка не говорила ни слова и все ниже опускала голову. Тогда он счел нужным предупредить ее:

— После трех попыток бегства было бы естественным с моей стороны отправить вас в самое строгое из наших заведений. Однако…

Однако судья колебался. Вдруг часы, зазвонив, положили конец происходившей в нем борьбе:

— Уже двенадцать! Я должен быть на другом конце Парижа. Обязательно надо…

Он на секунду остановился и еще раз взглянул на Фаншетту.

Но в эту самую минуту девочка так была погружена в свои переживания, с таким напряжением и нежностью думала о чем-то своем, что это глубоко поразило судью. Нет! Он слишком хорошо умел разгадывать то, что написано на человеческих лицах. Может быть, эта загадочная девочка во власти какой-то навязчивой идеи, но она не смутьянка. Он узнает, в чем дело!

Господин судья нажал кнопку, и в кабинете появился его секретарь.

— Пусть эту девочку отведут сегодня к адвокату Мартэн. Мне нужен ее совет. Главное, не забудьте передать досье [3] …

К вечеру того же дня Фаншетта, по-прежнему в сопровождении дамы в сером, оставшейся ждать ее у дверей, входила в кабинет адвоката Мартэн. У девочки вырвался крик удивления:

— О мадемуазель… Это вы?

— Конечно, я! Вот мы с тобой и встретились! Здравствуй, Мари Франс. Садись в это кресло и дай мне одно драже, если у тебя еще осталось. Я сегодня забыла купить… Ну, как твои дела? Получше, чем утром?