"Ведь там, в деревне-то, мужик и баба делают действительно одно и то же дело,и в то же время у всякого есть "своя часть", но эта "своя часть" не носит на себе для каждого из них печати той исключительности, которая давала бы возможность сожительствующим сказать друг другу: "Это не твое дело", или: "Тут ты ничего не понимаешь", или: "Я в твоем деле ничего не понимаю, а ты не мешайся в мое", как это частенько-таки бывает в сожительствах немужицкого общества, где супруг с супругой в то же время, то есть не понимая дел друг друга и "не мешаясь" в дела друг друга, ознаменовывают прочность союза едва ли только не тем, что ходят друг с другом "под руку", чего, кстати сказать, я никогда не замечал у мужиков и баб. Всегда они идут рядом… Так и в жизни. (Я говорю о благоприятнейших условиях.) Они идут в жизни рядом, но каждый самостоятельно делает свое, хотя в общей сложности одно и то же дело. Это две руки, исполняющие одну и ту же пьесу. Мужик понимает все бабье дело и ценит бабу по этому делу: без этого бабьего дела не было бы и его дела, мужицкого; баба также понимает все дело своего мужа, да и ее дело ничего бы не значило без дела мужа. Здесь действительно полная, неразрывная связь мужа и жены в самых малейших движениях мысли; здесь нередко понимание "без разговоров", "по одному взгляду". Примеров подобного единения в так называемом "обществе" нет, потому что нет такой формы труда, организация которого, подобно организации, сделанной для человека особенными свойствами ржаного поля, давала бы возможность проявиться решительно всем — и нравственным и физическим сторонам человеческого существа. Необходимо упомянуть здесь еще об одной, весьма важной стороне мужицкого сожительства, именно о детях и их воспитании: дети не являются здесь существами, которых необходимо сдать кому-то на руки, потому что родителю, служащему в департаменте "обиняков", решительно нет времени разговаривать с ребенком о птичке или рассказывать сказку тогда, когда голова его занята мыслями "посерьезнее", а мать хотя и переворачивает по временам листы какой-то книжки, но, сколько я могу заметить, даже это весьма непоследовательное переворачивание страниц большею частию "раздражает" нервную мать. Она не может быть беспристрастна к своему ребенку(всё резоны) и поэтому весьма скоро прекращает это занятие, вручая собственное дитя постороннему попечению. В той же гармонично живущей крестьянской семье воспитание детей составляет также "одно"с жизиию родителей, и так как труд, возложенный на них ржаным полем, составляет одновременно и самую жизнь (то и другое одно — жизнь), то и воспитание детей не отделяется от общей жизни отца и матери, а составляет с этой жизнью — "одно"…

"Ничего более благородного, более отвечающего потребностям и духа и тела человеческого я не знаю другого, как то, что можно определить выражением "крестьянский труд"! Возьми ты хотя бы просто-напросто одну физическую сторону труда: ведь в нем действительно нужен весьчеловек, такой, каким создала его природа, а не только кусок человека, не мозг, не рука, не ноги только… а весь сполна! и если ты вникнешь во все подробности этого труда, то ты увидишь, что ни одного нерва, ни одного мускула без упражнения, в условиях этого труда, не остается, раз этот мускул существует… Все работает, и работает равномерно. Нет того, чтобы, атрофируя две трети своего организма, как несчастный чиновник или рабочий, стоящий у станка, человек скоплял бы силу атрофированных членов в двойном, в тройном усиливании проявления какой-нибудь человеческой способности или недостатка. Уравновешенность духовной и физической деятельности, встречающаяся, повторяю, в нашем крестьянстве, в счастливых случаях, в полной чистоте и совершенстве, делает его поистине образцом того, к чему должен стремиться так называемый прогресс. Эта уравновешенность до такой степени иногда поражала меня, что однажды, находясь под впечатлением знакомства с одним из таких полных гармонии крестьянских семейств, я был поражен, поистине поражен образом Манфреда, когда случайно взял в руки эту поэму, возвратясь после посещения любезной мне семьи. — Что это такое? думалось мне: как так можно, чтобы весьчеловек превратился в одно страдание,не находил бы покоя и выл, как волк голодный, на весь свет (на Сен-Готард пробрался!): "Мне ску-у-учно! мне у-ужа-сно!.." Потом я опамятовался, но впечатление было сильное. Здесь же, в этом "образчике" гармонического существования ничто не замирает и ничто не разрастается до несоответственных с благообразием уродливых размеров. Все физические и духовные способности действуют в меру, не шибко, не поражают грандиозностью, но действуют все,и вот эта всесторонность в общем производит и грандиозное и грациозное впечатление. Всему, даже любви, здесь отведено место "по препорции". Хотелось бы мне оказать тебе очень много вот именно по этому последнему пункту, "о препорции в любви" — вещь очень любопытная, но об этом будем разговаривать когда-нибудь.

"Я не могу не вспомнить тех юношеских, но исполненных огромнейшего неведения минут, когда я, устраивая с одним приятелем в одной глухой, нетронутой цивилизациею деревне ссудное товарищество, основывал доказательства пользы, которую оно принесет, на том, что, мол, вам будет легче:"теперь у тебя баба сидит всю зиму, гнется над станком, чтобы выткать три аршина холста, а тогда(увы-увы-увы?) ты просто можешь купить двадцать аршин, и баба у тебя будет свободна.Теперь почему она у тебя спины не разгибает? Потому что у тебя не на что купить. Почему у тебя не на что купить? Потому что нужда тебя заставляет продать теленка за пять рублей, тогда как если бы ты имел время погодить, то теленок превратился бы в быка и стоил бы сорок целковых. Вот товарищество и даст тебе эти пять рублей, которые дадут тебе возможность погодить"… Словом, юношеская неопытность и незнание, какую огромную роль играет именно многосложность,именно обилие труда в сознании крестьянином нравственной полноты существования, правды его и устойчивости, делали то, что я на все лады проповедывал только какое-то огромное облегчение, необыкновенную легкость существования и представлял в ярких красках такие времена, когда никто ничего не будет делать, будет всем полная свобода; причем выходило, что при полном отдохновении будут получаться в то же время какие-то и откуда-то весьма значительные барыши… И никто из подлинных самых симпатичных мне крестьян не доверял мне, думая, что тут "подвох", что, как бы чего не вышло… и стали брать деньги прежде всех люди сомнительного положения, а потом и кулачки… И не развилось товарищество и не сплотило, а вот сектант, пробирающий нонешнее крестьянство за то, что оно отстает от работы, — сплотит в единую трудящуюся семью целую массу народа, оторванного новыми влияниями от своего хозяйства, отведавшего прелести свободного житья на деньги и натерпевшегося горя и голодовок, перемежающихся с кабацким веселием… "Бог нас и сотворил для того, — проповедует один из таких учителей, — чтобы мы работали да от трудов своих и другим помогали. Оттого-то теперь и горе всюду, что никто работать не хочет. Одни на наследство надеются, другие хороших ярмарок ожидают, и работать все не хотят… Все стали норовить, чтобы не работая жить и хлеб есть… И дорого все стало оттого, что работающих людей мало стало: всё больше приказчики да торгаши". [2] Да! в труде — и правда и смысл народного существования; он для народа — сама жизнь. Работать и жить, труд и человек — до такой степени одно, как вот (Протасов искал сравнения) ты… и вес твоего тела… Ты не чувствуешь тяжести самого себя, между тем в тебе наверное пуда четыре есть… Эти четыре пуда ты носишь с собой везде и не замечаешь тяжести. Так и крестьянин не замечает тяжести своего огромного домашнего труда… Дай я тебе поднять на третий этаж полупудовую покупку — ты скажешь "тяжело", и если не скажешь, то почувствуешь тяжесть… Сделай я крестьянина работником, приставь, положим, к однимкоровам — скучно ему и тяжко, пока нужда не приучит: а ведь, по-видимому, за одними коровами легче ходить, чем самому делать все?..Вот что такое для крестьянина (не забывай только, случайнов настоящее время имеющего возможность сохранить в чистоте и соблюсти свои трудовые желания) — этот для нас, ленивых и неправильно развитых людей, этот беспрерывный и, повидимому, каторжный труд. Это образчик правильнейшего существования и самого совершенного человеческого типа. Этот тип у нас есть… Но знаешь ли, о чем я думаю?"

— Я думаю о гоголевской слесарше, которая, помнишь, сама себя высекла?Нелепо и глупо, не правда ли? Разве возможно что-нибудь подобное? Человек взял да и высек сам себя? Однако Мишанька (Мишанька тип тоже всесословный, как и интеллигентныйчеловек) и не такие вещи делает с самим собой. Припоминая подвиги Мишаньки за последние двадцать лет, я вижу, что он только и делал, что изводил этот благороднейший тип человека с лица русской земли. Что им руководило в этом бессмысленном злодеянии, решительно неизвестно. Неповоротливым, непривычным для выражения собственных своих мыслей языком он иногда в объяснение этого безобразия бормочет: "так в Европах… Железные законы… беспременно надо разориться вразор"… А хорошенько, право, не понимает, что такое творится в Европах… А в Европах (я тебя не буду мучить разглагольствованиями) творится между прочим вот что: близ Люттиха существует образцовый фамилистер, нечто вроде отеля для рабочих; этот отель именно за свою образцовость получил медаль на всемирной выставке в Париже 1873 года. И действительно, он стоит награды: "за 1 фр. 50 с. в день рабочий может иметь два завтрака, обед и ужин; у него есть помещение, отопление и стирка белья. В отеле есть ресторан, где он имеет зал для чтения, казино, где есть музыка и где он может проводить свои вечера. Он может иметьстол, какой пожелает, за отдельным столиком.Общих столов нет. Рабочий сохраняет таким образом свою полную независимость".

"Понимаешь ли, так-таки слово в слово и пропечатано: "таким образомрабочий может сохранять полную независимость,не стесняясь казарменными формальностями". Полная независимость! Независимость, да еще полная — это такая победа над роковыми трудностями жизни, что изобретателя этой независимости действительно следовало наградить медалью… Рабочий освобожден от казарменной формальности, преследующей его в этих многоэтажных казармах фабрик, в общих спальнях ночлежных домов и т. д., освобожден по крайней мере за обедом: ему, наконец, отвоеван отдельный столик… и полная независимость обедать за этим отдельным столиком! Что бы сказал наш мужик, любой, на выбор взятый, если бы я стал уверять его, какое огромное счастье рабочего человека составляет этот "отдельный столик" и "полная независимость" есть такую съестную дрянь, какую пожелаешь? А между тем какую ужасную родословную имеет эта победа в европейском рабочем мире, в этом мире неустанного труда, неугасимого огня и застилающих лучи солнца туч дыма!.. В этой же самой книжице, из которой я привел тебе цитату о "полной независимости" и отдельном столике, есть прекрасное стихотворение римского поэта (конца римской республики), современника изобретения водяной мельницы… "Рабы! — писал он (я заучил это стихотворение наизусть): — рабы, которым приказано вертеть жернова, дайте отдых вашим рукам и спите спокойно! Напрасно звонкий голос петуха возвещает утро — спите! Теперь работа молодых девушек делается наядами, и вот они прыгают на вертящемся колесе, сверкающие и легкие… Они увлекают ось (мельничного колеса) своими лучами и приводят в движение тяжелый жернов, который вертится кругом… Будем жить счастливой жизнью и наслаждаться, не трудясь, благами, которыми осыпает нас богиня"… Вот как радо было чувствительное сердце поэта тому, что с плеч раба спадает забота, тягота труда, что ему будет легче, что он может спать спокойно… Вот когда судьба раба трогала и заботила чуткие к справедливости сердца! Чуткие сердца не дремали и, несмотря на страшные разочарования в своих надеждах, продолжали беспрестанно воевать во имя "справедливости". Так или иначе, но "отдельный столик" с "полною независимостью" — завоеван!

"Теперь обрати внимание, как мизерен этот "отдельный столик" с полною независимостью смотреть в стену и есть блюдо, состоящее из объедков (буквально), — в сравнении с нашею крестьянскою семьей того случайно благообразного и благоустроенного вида, о каком я тебе так много говорил? Имея перед своими глазами такой тип человеческого существования, спрашиваю я тебя, какие такие утопии и теории могут быть для нас страшны, непозволительны и преступны? Ведь мы уже имеем образчик вполне независимого во всех отношениях существования, а не за отдельным только столиком, этим едва ли не последним словом практического осуществления забот о "меньшем брате"? Так именно всем нам, россиянам, кажется. Отдельный столик не представляется нам ничем, кроме подлости и бесчеловечия, тогда как у нас… И тут нам рисуется великолепный образчик крестьянской семьи, крестьянского благоустроенного дома, который во всем сам себе хозяин…

"И, однако, мы решительно неправы, предаваясь необузданной гордости по поводу "образчиков", которыми владеем даром.Столик — точно мизерность, но он — победа;он — завоевание, вершковое, но непременно завоевание в пользу справедливости… Сам по себе он — ничтожество, но с ним действительно прибавляется в обществе мысль о полной независимости. В глубине всех этих мизерных опытов важна именно мысль о полной независимости человека. Опыт мал, но мысль велика, и мысль о независимости с каждым днем завоевывает себе большее и большее пространство и большее внимание. Мысль эта, развиваясь и укрепляясь, будет осуществляться практически, и все, что будет добыто ею, будет вековечно и прочно.

"У нас, у нашего крестьянина, эта независимость, идеал ее самой высшей пробы и самой совершеннейшей степени, есть уже, но он создан ржаным полем, а не человеком. Весь строй, все обличье образцовой крестьянской семьи, образцового крестьянского дома, о котором я говорил, — неизмеримо выше, красивей, полней, совершенней всего, что только можно себе представить по части завоеванной независимости, в виде ли она ищущей независимости женщины (с книжкой подмышкой), в виде ли столика с полной независимостью сидеть за ним отдельно и самостоятельно смотреть в стену; но эта величественность и стойкость семьи и дома, делающая их поистине образчиком того отдаленнейшего типа независимого существования, до которого еще бог знает когда добьется ищущий независимости человек, — непрочна, неустойчива, потому что источник красоты находится не в сознании человека, а вне его, в поле, в колосьях ржи… Благообразие мысли, благообразие типа даны готовыми, и вот почему благообразный Мишанька может превратиться и в неблагообразного…