Пошли по ветке шоссе. Асфальт от росы был влажен, и от него в тёплый воздух, прогревавшийся солнцем, струился пар. По дороге попадались нам мёртвые птички, целые и ещё тёплые, и раздавленные, размазанные колёсами по асфальту; птичек сбивали машины, проезжая тут редко, зато на огромных скоростях, особенно легковые «иномарки». Целых мёртвых птичек жена моя брала, гладила, жалела и клала на обочину. Вблизи деревни по сторонам дороги раскинулись поля, справа ровные, а слева холмистые — уже местами и не поля, а мелколесье, «мелятник» (при коллективном сельском хозяйстве все эти земли распахивались), за полями стояли густые леса. Впереди нас лес сходил с крутой горы и поднимался в крутую гору. Над низиной держался туманец. Дорога в низине была ограждена белёными железными полосами, привинченными к стойкам; за охранительными загородками зияли глубокие овраги, поросшие деревьями, кустами и папоротниками. В здешнем лесу много встречалось страшноватых оврагов. Эти дикие балки деревенские жители звали «приклонами». Мы с женой и нацелились на «приклоны», где в урожайные годы лисичек росло видимо-невидимо, и мало кто их там собирал из-за тяжёлого и небезопасного передвижения по обрывистым откосам, дебрям и бурелому.

«И конечно, лесные овраги кишат теперь змеями», — рассудил я и поднял с обочины дороги обломок сухой ветки — не для того, чтобы лупить палкой гадов, но чтобы, дотягиваясь в лесу до лисичек, шуровать ею в траве и отпугивать змей.

— А вон они, лапушки! — воскликнула моя Вера, когда мы достигли дна асфальтовой седловины. Голосок её шутливый, но и встревоженный вознёсся высоко, прозвенел в утренней тишине под куполом ясного неба и отозвался в лесу эхом.

Вера Владимировна шагнула к краю дороги и приостановилась. Видела она без очков острее меня и что-то там на обочине заметила. Я глянул на жену вопросительно, понял, взял из корзины очки, и мы вместе подошли к змеям поближе.

Много наша семейная пара за пятьдесят лет побродила по лесам. Видели мы зайцев, белок, ежей и разных птиц; рыжая лиса однажды попалась нам на глаза, а ещё однажды встретился лось — он переходил лесную дорогу; с кабаном, лежавшим в траве и похожим издали на бурого телёнка, едва не столкнулись, выйдя из тёмных зарослей на поляну. Гадюк же, значит, в окружающих деревню чащобах до сих пор не замечали, но вот увидели сразу трёх, и не в лесу, а на дороге. Они вылезли из оврага, проползли под белёной загородкой и разлеглись на песчаной обочине, как на пляже. Змеи млели под восходящим солнцем, разгонявшим туман, и посматривали благодушно даже тогда, когда мы встали почти над ними. Правда, одна приподняла голову, но вновь опустила её на свёрнутое кольцами туловище. Все три были чёрные, с шоколадным отливом. Их позы (если учесть, что мы наблюдали свернувшихся змей спереди) напомнили мне позы людей, загорающих спиной вверх и уткнувшихся подбородком в сложенные под головой руки. Мы не стали им надоедать.

Всего с десяток метров прошли мы по шоссе в гору, и нас привлекла потрясающая картина: очередная гадюка, крупная по меркам змей, живущих в умеренном климате, охмуряла, завораживала зеленовато-коричневую лягушку. Здесь основание леса приподнялось, на опушке у дороги возник обрыв, в котором обнажилось переплетение древесных корней. Под обрывом всё и происходило. Гадюка покачивалась в зловещей стойке, а лягушка, глядя в её страшные чёрные телевизоры, медленно приближалась к змее, не припрыгивала, а ползла по-пластунски, упираясь в землю длинными задними лапками и цепляясь за землю короткими передними. Загипнотизированная змеиным взглядом, она, похоже, с восторгом шла на верную гибель и почитала за счастье быть съеденной. Не знаю, как гадюки охотятся и поедают жертву, но уверен, что нам с женой довелось увидеть начало змеиной трапезы. Жена, сохранившая в себе детское восприятие мира, сперва ужасалась и ойкала, а потом в голубых её глазах мелькнули возмущение и боевой огонёк. Выхватив у меня палку, она замахнулась ею на гадюку, приговаривая:

— Уходи, мерзавка! Уходи!

Змея сдалась не сразу. Наверно, она и себя загнала в транс, так как некоторое время не замечала ни нас, стоящих перед нею, ни палки над головой. Но вот гадюка отшатнулась от людей, распласталась по земле и, развернувшись, поползла, зло оглядываясь, к обрыву, а там ловко подтянулась к корням деревьев и исчезла среди корней. Лягушка же, как мёртвая, застыла с вытянутыми задними лапками. Она с трудом отходила от наваждения. Лишь когда Вера поддела бедное земноводное палкой, оно пошевелилось, встало на все лапки, пошатнулось, а потом уж и прыгнуло.

— Зря ты шуганула гадюку, — сказал я. — Она голодная и всё равно кого-нибудь слопает, не эту лягушку, так другую. Лягушка в свою очередь поймает себе на обед сотню мошек. Закон животного мира. Ты нарушила этот закон. Змея в недоумении.

— Понимаю, — ответила жена. — Но я не могла спокойно видеть, как одна животина убивает другую.

— Это правда. Я тоже не мог. Надо было нам пройти мимо. Жуткое зрелище…

Между прочим, в диком лесу на «приклоне» мы ни одной гадюки не увидели, так что я уже и забыл шуровать в траве палкой. Они, змеи, ведь не глупые, понапрасну не вылезают из укромных мест. И, как все животные, ползучие гады остерегаются человека.

В заречье у нас в берёзовых рощах растут белые грибы. Почва там песчаная; рощи сухи, светлы, легко проходимы, кое-где, правда, и буреломны — не так сильно, конечно, как на «приклоне», где чёрт ногу сломит. Белые лучше всего зреют по опушкам. Этим летом, несмотря на частые дожди и необходимое тепло, они в сравнении с лисичками не уродились — возможно, их грибница решила отдохнуть после прошлого грибного года. Часа два мы бродим по опушкам, одной, другой и третьей, но отыскали единственный белый, и тот с червоточиной, и «на безрыбье» подбираем сыроежки, маслята, их, впрочем, тоже выросло мало. Погода, сменившись в августе с дождливой на солнечную, продолжает быть вёдреной. Со стороны полей, которые мы обходим вдоль леса, тянет приятный ветерок, освежает нам лица, гонит от лиц комаров. Воздух в этих краях — исключительной свежести, все дачники им восторгаются, и мы полной грудью дышим свежим воздухом.

Разочаровавшись на опушках, свернули с них и двинулись по лесной просёлочной дороге. Не встретятся ли нам белые грибы в глубоком лесу? Может быть, им нынче больше нравится стоять не на солнечных опушках и полянах, обдуваясь ветерком, а далеко за деревьями, в прохладной тени, сторонясь ветра? Так мы подумали. Меж деревьев и кустов виднелись разросшиеся черничники, с ближайших к дороге любители и промысловики уже пообрывали ягоды. Кроме черники тут немало росло земляники и брусники, земляника уже сошла, а брусника доспевала, и её краснеющие плоды мелькали в зелёной траве по сторонам дороги. Зашли мы просёлком далеко, время от времени сворачивая в лес. Среди берёз всё чаще появлялись сосны, ели, а потом лес вовсе стал больше хвойным, чем лиственным; в хвойном мы напали на лисички и смирились с тем, что белых грибов не нашли.