Полковник из Национальной гвардии указал на меня.

— Вот еще один случай, — сказал он. — Парня зовут Джек Браун.

Тахион поднял на меня глаза.

— Какие у вас симптомы? — спросил он. Голос у него был низкий, с еле уловимым акцентом — так говорят европейцы.

— Я стал сильным. Могу поднимать грузовики. Когда делаю это, свечусь.

Он заметно оживился.

— Биологическое силовое поле. Любопытно! Я хотел бы осмотреть вас — позже. После того как… — Его лицо на миг исказила гримаса отвращения. — Как теперешний кризис будет преодолен.

— Конечно, док. Когда захотите.

Он подошел к следующей койке. Мистер Холмс не последовал его примеру. Он стоял на месте и смотрел на меня, крутя в пальцах сигаретный мундштук. Я зацепил большие пальцы рук за ремень и напустил на себя деловой вид.

— Могу я чем-нибудь вам помочь, мистер Холмс?

Он слегка удивился.

— Вы знаете мое имя?

— Я помню, как вы приезжали в Файетт, в Северную Дакоту, еще в тридцать третьем, — сказал я. — Как раз после того, как был принят «Новый курс». [11] Вы тогда занимались сельским хозяйством.

— Давненько это было… Чем вы занимаетесь в Нью-Йорке, мистер Браун?

— Был актером — пока театры не закрылись.

— А-а. — Он кивнул. — Скоро они снова заработают. Доктор Тахион говорит, вирус не передается от одного человека к другому.

— Это многих обрадует.

Он взглянул на выход из палатки.

— Давайте выйдем на улицу, покурим.

— Хорошо.

Я вышел наружу, отряхнул руки и получил набитую вручную сигарету из его серебряного портсигара. Он дал мне прикурить и взглянул на меня поверх огонька.

— Когда все уляжется, я хотел бы провести кое-какие тесты. Посмотреть, как именно вы все это делаете.

Я пожал плечами.

— Пожалуйста, мистер Холмс. У вас есть какие-то особые причины?

— Возможно, я смогу дать вам кое-какую работу.

Что-то на миг заслонило от меня солнце. Я поднял глаза, и по спине у меня побежали мурашки. В воздухе, чернея на фоне неба, летел призрак Джетбоя. Его белый пилотский шарф развевался на ветру.

Я вырос в Северной Дакоте. Родился в тысяча девятьсот двадцать четвертом — нелегкое было время. Переживали трудности банки, хватало проблем и фермерам: перепроизводство сбивало цены. Когда разразилась Великая депрессия, все стало не просто плохо, а хуже некуда. Цены на зерно упали настолько, что некоторым фермерам приходилось буквально приплачивать, чтобы его хоть куда-нибудь вывезли. В здании суда каждую неделю проходили аукционы — фермы стоимостью в пятьдесят тысяч долларов уходили с молотка за несколько сотен. Половина домов на Мэйнстрит опустела.

Фермеры придерживали зерно, чтобы потом поднять цены. Я вставал посреди ночи и носил кофе и еду отцу и двоюродным братьям, которые патрулировали дороги, чтобы никто не мог продать зерно за спиной у остальных. Если кто-то проезжал мимо них с зерном, они останавливали грузовик и разгружали его; если кто-то пытался провезти скот, они пристреливали животных и бросали туши гнить на обочине. Кто-то из местных толстосумов, пытавшихся сколотить состояние, скупая пшеницу по бросовым ценам, подрядил на подавление фермерской стачки Американский легион [12] — и весь округ поднялся на борьбу и задал легионерам хорошую трепку, так что те были вынуждены с позором вернуться в город.

Мне было одиннадцать, когда я впервые увидел Арчибальда Холмса. Он улаживал чрезвычайные ситуации для мистера Генри Уоллеса из Министерства земледелия и приехал в Файетт, чтобы что-то обсудить с фермерами: не то ценовое регулирование, не то контроль за производством сельскохозяйственной продукции, не то его ограничение. Короче говоря, это имело отношение к программе «Новый курс», благодаря которой наша ферма не ушла с молотка за бесценок. По прибытии он произнес на ступенях здания суда небольшую речь.

Арчибальд Холмс уже тогда производил сильное впечатление. Хорошо одетый, с проседью в волосах, несмотря на то что тогда ему не было еще и сорока, он курил сигарету в мундштуке, как сам Франклин Делано Рузвельт — первый демократ, за которого проголосовала моя семья. Речь звучала необычно, как будто в его раскатистом «р» было что-то простонародное. Вскоре после его визита дела пошли в гору.

Годы спустя, даже после давнего знакомства, он так и остался для меня мистером Холмсом. Мне и в голову не приходило назвать его по имени.

Возможно, за мою тягу к странствиям следует благодарить именно то посещение мистера Холмса. Я вдруг понял: должно же что-то быть за пределами Файетта, какая-то другая жизнь, не такая, как в Северной Дакоте. По представлениям моего семейства, моя жизнь должна была сложиться следующим образом: мне предстояло обзавестись собственной фермой, жениться на какой-нибудь из местных девчонок, наплодить кучу ребятишек, по воскресеньям слушать, как пастор стращает прихожан адскими муками, а по будням вкалывать в поле на благо какого-нибудь банка. При мысли о том, что ничего другого нет и быть не может, внутри у меня все восставало. Какое-то чутье подсказывало мне: где-то есть и другая жизнь, и я хотел получить свою долю от нее.