— Ну куда вы так мчитесь? — крикнула снизу Лида. — Я уже хочу пить…

В горле у Димы тоже изрядно пересохло.

— Фелька, ты слышишь? — крикнула Аня. — Давай бутылку!

— Лезьте сюда, жду! — Феликс стоял над ними, у корявой сосенки.

Ваня тащил за руку Лиду, из-под ее туфель с тихим шорохом сыпался вниз песок. Ниже всех находился Аркаша, он то и дело останавливался для отдыха, упираясь руками в колени.

Наконец все кое-как дотащились до Феликса.

Лида, красная, упревшая, уселась на скудную травку. Рядом с ней опустился Аркаша, обессилевший, с частой россыпью крупных капель на лбу. И еще четче проступила на его худом лице бледность. Он ничего не говорил и, кажется, ничего не видел вокруг, и занимался он только одним — дышал. Трудно, учащенно.

Феликс достал из рюкзака бутылку лимонада, содрал о сук на сосне блестящую крышечку и протянул Лиде.

Та длинно глотнула из горлышка.

— Ох, холодная! Еще можно немножко?

Бутылка пошла по рукам. Потом, уже из другой бутылки, пили Аня, Захарка, Семка и Ваня.

У Семки бутылку пришлось вырвать из рук — это ловко проделал Захарка, — потому что тот одним махом хотел выпить всю бутылку.

— Ты будешь? — спросил Феликс у Артема, который, сунув руки в карманы, с безразличным видом стоял рядом.

— Не употребляю лимонадики.

— Не та этикетка, — заметил Аркаша, наконец отдышавшись, и отодрал от бутылки плохо приклеенную овальную бумажку с золотистыми яблоками.

— Угадал, — сказал Артем.

Дима слушал это, сидя в сторонке, и чувствовал, как язык прилипает к сухой глотке; и чем отчетливей слышал он, как булькает в закидываемой вверх бутылке лимонад, тем чаще глотал слюну.

— Дима, пей, — сказал Феликс.

— Не буду, — Дима едва отодрал от раскаленной глотки язык и тут же поправился: — Не хочу!

— Нам еще далеко лезть.

— Не хочу! — Дима положил подбородок на колени.

— Дай мне его долю, — попросил Семка, и лицо его так и запрыгало, заерзало в каверзной улыбке. — А то я не доползу, тащить придется… Найдутся охотники?

— Лида, пей, — Феликс протянул ей бутылку, та с удовольствием взяла и, прежде чем хлебнуть, спросила у Ани:

— Тебе оставить?

— Полглотка.

Ваня стал перематывать пленку в аппарате, потом уселся на камень, вытащил из футляра аппарат и принялся раскрывать его — разламывать на две части.

— А мне папа обещал купить «Зенит», — Семка присел рядом с ним на корточки. — Зеркалка… Не то что эта фиговина! Упадет — и на кусочки, и объектив слабенький…

Ваня раскрыл аппарат, вынул из него кассету с отснятой пленкой, вложил новую и вставил в зажим выпущенный кончик ленты.

— А ты что не сменишь его? — не отставал Семка. — Ведь твой отец хирург…

— Ну и что? — Ваня в упор посмотрел на Семку.

— Да я так… — замялся тот, не слишком, впрочем, смутившись. — Мало ли что… Хирург — он ведь операции делает… Жизнь человека от него зависит…

— Совершенно верно. — Ваня стал складывать обе черные пластмассовые створки «Смены», которые никак не хотели смыкаться и защелкнуться. — Работка у него… Я бы никогда не мог стать хирургом… Знали б вы, что это такое!

— А что это? — спросил Семка.

— Об этом не расскажешь… Не знаю, как он выдерживает… Зато сколько приходит писем от его бывших пациентов! Да и сами иногда являются… Благодарят… Были почти на том свете…

— И он тебе не может купить нормального фотоаппарата? — зудел над его ухом Семка.

— Отстань от меня! — Ваня снял картузик и вытер им лицо и голову. — Какое это имеет отношение к его работе?

— Ты чего остригся наголо? — спросил Сёмка. — Точно кочан на плечах, а не голова!

— А я на спор снял волосы, — сказал Ваня, и в его руках, совпав, звучно щелкнули две створки «Смены».

— На спор срезал? — не поверил Семка. — Да ты ведь уродиной стал!

Ваня улыбнулся, и это была такая странная, такая виноватая улыбка, что все его лицо преобразилось — стало мягким, беззащитно-добрым.