Шрифт:
Борис Семенов.Я не знаю, говорила ли вам Эстер [Паперная], что я написал страниц тридцать о Данииле Ивановиче на машинке. Я вскоре предложил это одной редакции [83] .
Из самых интересных встреч в моей жизни ни одно имя не рождает во мне столько откликов, сколько имя Даниила Ивановича. Я с ним дружил, очень дорожил нашими отношениями...
Владимир Глоцер.Помните ли последнюю встречу?
Б. С.Последняя моя встреча была с ним незадолго до войны, и мы все тогда чувствовали, конечно, приближающуюся войну. Мы с Даниилом Ивановичем сидели в пивной на углу Эртелева переулочка и Некрасова. А он был грустный, и это было как-то странно. (Но я не думаю, что это вам пригодится, потому что печатать это никто не будет.) Не последняя это была встреча, одна из последних. Вообще-то пивная была довольно паршивая. Запотевшие серые стены... Единственное, что там можно было посидеть в уголке. Разговор шел у нас об армии, об армейской службе. Он говорил, что попасть для него в армию было бы чудовищнее, чем попасть в тюрьму, потому что, он говорил, в тюрьме что? — можно думать, сидеть, писать. А уж в тюрьме находились многие наши друзья, в том числе Эстер. Так вот возможность попасть в армию представлялась ему чудовищной, дантовым адом [84] .
83
Беседа состоялась допубликации воспоминаний Бориса Семенова о Хармсе («Чудак истинный и радостный», в журнале «Аврора», 1977, № 4).
84
7 августа 1937 года Хармс записал: «Если государство уподобить человеческому организму, то в случае войны, я хотел бы жить в пятке» («Новый мир», 1992, № 2, стр. 217).
В. Г.Может быть, о другом времени...
Б. С.Какой это был год? 29-й. Возможно, 30-й. Я об этом не пишу, — это не могло уложиться в мой рассказ. Я могу вам это подарить.
В. Г.Мне подарить нельзя, потому что я Даниила Ивановича не видел.
Б. С.Просто я это никому не рассказываю, это может быть интересно. Так вот я что хочу вспомнить. Как я в первый или во второй раз попал в Дом Печати на Фонтанке. Чей это был особняк? — это выяснить нетрудно. Это 30-й год или 29-й, — не помню. И там внизу, когда вы входили, стояла деревянная раскрашенная скульптура Филонова, идолище такое стояло. Это идолище, филоновская статуя, вызывала у всех такое любопытство сильное. Меня туда водил мой старший товарищ, который писал стихи. Там, я помню, слышал выступление Багрицкого. Там мы смотрели спектакль «Наталья Тарпова» Сергея Семенова [85] , и однажды, когда мы пришли раньше времени туда, то возле статуи я увидел двоих каких-то людей. Один был в шубе... такой вывороченной мехом, а второй был в цилиндре, — можете себе представить. В 29-м году! Это в то время, когда цилиндр был неотъемлемый аксессуар образа буржуя — Керзона или Чемберлена [86] . Они декламировали стихи друг другу. Я спросил моего товарища: «Это что, артисты?» А он сказал: «Нет, это обэриуты. Они тут выступали, значит, и почему-то на сцену выволакивали шкаф, и тот, что в цилиндре, выступал, сидя на шкафу в цилиндре». Человек в цилиндре это и был Хармс, с которым я познакомился несколько лет спустя.
85
«Наталья Тарпова» Сергея Семенова (1893—1942) была поставлена в Доме Печати в 1927 году.
86
Джордж Керзон(1859—1925), министр иностранных дел Великобритании. Известен своим меморандумом советскому правительству, который носил характер ультиматума. Остин Чемберлен(1863—1937), министр иностранных дел Великобритании в 1924—1929 годах, один из инициаторов разрыва дипломатических отношений с СССР.
Он элегантно так раскланивался, приветствуя входящих. Это было ему к лицу. Вот первое впечатление о Данииле Ивановиче.
В. Г.В своих воспоминаниях вы не касаетесь дружбы Даниила Ивановича с Введенским и другими?
Б. С.О его дружбе с Введенским и Леонидом Савельевичем Липавским, Савельевым... Я помню, что однажды мы просидели в такой компании: Александр Иванович Введенский, Леонид Савельевич Липавский, Даниил Иванович и я. Я думаю, это было на Выборгской стороне, за Невой где-то он жил [87] . Я помню, мы просидели напролет всю ночь, что-то там выпивали, оставаясь абсолютно в форме. Это, наверное, год 38-й. Было очень интересно. Хармс читал Пушкина замечательно очень, и он «Песнь о вещем Олеге» изумительно читал и анализировал. Даже на таком хрестоматийном примере, знаете.
87
Введенский жил на Съезжинской улице, дом 37, квартира 14.
В. Г.Сам предложил читать Пушкина?
Б. С.Нет, это была суть встречи, читали отличные стихи. Отлично знали старых поэтов и уважали, хоть, казалось бы, такие смельчаки в поэзии. Это мне было очень удивительно и очень дорого. И то, что Хармс доказывал, было убедительно очень. «Египетские ночи» читал.
В. Г.Он сам читал?
Б. С.Да. «Идет прохожий... А между тем за край одежды прохожий трогает его». Вот как Пушкин поразительно пишет, говорил он.
В. Г.А есть там в ваших воспоминаниях о том, как вы иллюстрировали Хармса?
Б. С.Нет, я об этом не пишу, потому что то, что я иллюстрировал, носило какой-то характер несерьезный. «Быстро, быстро». И то, что я сделал к Хармсу, очень плохо, поэтому я не хочу об этом писать.
В. Г.Это было для заработка...
Б. С.Я часто придумывал это для Даниила Ивановича. Я не хочу, чтобы вы это писали. Просто Даниил Иванович был должен очень много денег Детгизу, а жил он очень бедно.
В. Г.И это в погашение долга шло?
Б. С.Что-то удерживал бухгалтер, а что-то он получал. Таким образом он написал свою блистательную вещь «Над косточкой сидит бульдог...» [88] . Муратов [89] сделал эти картинки, и Даниил Иванович взял на субботу и воскресенье и принес эти совершенно чудесные стихи. Зощенко очень любил это стихотворение.
Иногда мы с ним придумывали вместе эти истории в картинках. Это было очень интересно, потому что он очень много наговаривал этих историй уморительных, которые нельзя было для дошкольников печатать. Просто это были какие-то озорные, забавные приключения.
88
Стихотворение «Бульдог и Таксик». Опубликовано в «Чиже» (1939, № 5).
89
Николай Евгеньевич Муратов(1908—1992), график, карикатурист, книжный иллюстратор.
Есть у него такой рассказик в прозе, такая совершенно в духе Ионеско — «О падающих из окна старушках» [90] . Вот это родилось как раз во время придумывания веселых картинок.
В. Г.Это вы помните безусловно?
Б. С.Да, конечно.
В. Г.Еще что-нибудь из того времени...
Б. С.С «Чижом»?.. (Думает.)Так трудно что-то очень свежее вспомнить. Мы вообще любили его. Ну, Габбе любила [91] . И Маршак обожал его. И когда я был последний раз у Маршака в Ялте, мы тогда были в Доме писателей, Маршак утирал кулаками слезы и говорил: «Ах, Даня, Даня, как жалко, что он не дожил!..»
90
Рассказ «Вываливающиеся старухи» (1937) из цикла «Случаи».
91
Тамара Григорьевна Габбе(1903—1960), драматург, литературный критик, детская писательница, фольклорист, редактор.
Маршак еще говорил вот что тогда. Когда он вспоминал «Плих и Плюх» Буша, он говорил: как Хармс сумел эти жестокости Буша в переводе избежать и перевести в план свой, а не Буша. Там собак наказывают хлыстами, а у Хармса никакого избиения нету. Маршак восторгался, как Хармс это сделал. Вот этим восторгался Самуил Яковлевич. Я немножко пишу в этих воспоминаниях.
В. Г.Если есть что-то, что не входит в воспоминания?
Б. С.Ну, анекдот просто. Это говорит о силе маршаковского темперамента, о его моторности, импульсивности. Он был очень импульсивный человек. И Хармс об этом рассказывал со смехом. Однажды вечером Маршак пригласил к себе Хармса, и они шли пешком из Детгиза на улицу Пестеля, к Маршаку. По пути они обсуждали какой-то свой замысел совместный, и вот дошли до цирка, где дорогу им преградил остановившийся хвост трамвая. А тогда появились американские длинные вагоны, двойной состав. И тут произошла сценка совершенно в цирковом вкусе, вкусе циркового антре. Был уже вечер, и они уже спешили домой, к Маршаку. А трамвай всё преграждал путь и дергался то вперед на несколько метров, то назад. И вот они делали несколько шагов то вперед, то назад, не имея возможности предугадать, что будет дальше с этим чёртовым трамваем. Какая-то движущаяся преграда была на их пути. И когда наконец трамвай тронулся в сторону Садовой улицы, то Маршак, разгоряченный, разъяренный и взбешенный поведением трамвая, стал поддавать его ногой, хлопать тростью. В эту красную спину трамвая. И Хармс никак не мог остановить Самуила Яковлевича, который так разозлился на технику, которая вредит человеку. И в тот момент, говорит Хармс, я понял, почему Маршак написал своего «Рассеянного»: он сам был похож на свой персонаж.