И Наталья Львовна поклонилась ему почтительно, опять сказавши:

— Ну, слава богу, что нет!..

Это потому, что вспомнила она вдруг очень ярко разбитую ее пулей розовую лампадку и кошку с задранным кверху стремительным хвостом.

И Макухину сказала она кротко:

— Ну что же, поедем? — и пошла к воротам, но когда дошла уже, прокричал ей вслед Асклепиодот:

— В хирургическом отделении!.. В этом корпусе — второй этаж!.. А приемный день — четверг!.. В три часа!..

И, обернувшись на его крик, еще два раз подряд поклонилась ему Наталья Львовна почтительно, как девочка, и безмолвно.

— Теперь куда же? В тюрьму?.. Как там Алексей Иваныч бедный… Он, наверное, там уже? — спросила Наталья Львовна Макухина, когда отъехали они от ворот больницы.

Макухин отозвался:

— Подождем денек, — зачем спешить… Алексею Иванычу теперь сидеть долго: успеем.

— Долго?.. Как долго?

— До суда… сколько там, пока следствие… Полгода… может быть, год.

— Си-деть до су-да го-од? — испугалась она и заглянула ему в лицо, не шутит ли.

— Сидят люди!.. Ну, раз, конечно, раненый поправится, суд ему гораздо легче будет.

— Да ведь он и сам болен!

— На суде разберут.

— А теперь?.. Надо поехать к адвокату!.. — вспомнила Наталья Львовна и добавила:

— Как же это: на суде разберут, а до суда целый год сидеть?

— Да ведь раз он на такое дело шел, — должен же он знать и… и думать, что сидеть — не миновать потом!..

— Ничего он этого не знал… и не думал!

Повернул к ней все лицо в пушистых подусниках Макухин и, улыбаясь, но не осуждающе или насмешливо, а как взрослые детям, сказал:

— Значит, выходит, — вам их обоих жалко: Илью, — этого своим порядком, а Алексея Иваныча — своим?

— Что это? — не поняла она.

— А вот дядя его, старик этот, он Алексея Иваныча, похоже, ненавидит, — объяснил Макухин.

— Он ненавидит, а я жалею, — догадалась она. — Да, мне жалко… очень… Я ведь его понимала очень… Когда он мне говорил про свое, я его понимала… Я ведь только не знала, что это — Илья!.. А вам не хочется к адвокату?

— Мне? Макухин улыбнулся длинно, чуть отвернувшись. — Чтобы такого несчастного бросить на произвол, — это, я думаю, даже неловко… я и сам хотел попробовать, — нельзя ли его на поруки взять.

— Хотели?.. Правда?.. — схватила его за руку Наталья Львовна и добавила, глядя ему в глаза: — Илью я люблю, а того, Алексея Иваныча, понимаю…

— При извозчике не надо так! — вдруг около самых губ ее шевельнул своими губами Макухин, но тут же продолжал громко:

— Я думаю так: доедем сначала до гостиницы, спросим, где какой адвокат получше… Город чужой, — кого мы тут знаем?.. Правда?..

А она отозвалась:

— Но беспокойство, значит, очень вредно Илье, — очень вредно… И что это значит: «особых причин для беспокойства»?.. То есть он может не умереть теперь, но через два, через три дня?.. Через неделю?.. Вы знаете, — ведь может быть заражение крови, — и тогда что?

Извозчик (он был парный, как все в этом городе) доехал в это время до городских окраин и спросил, обернув яркое, ражее лицо:

— Куда будем ехать?

Макухин решительно ответил:

— В «Бристоль»… — и добавил хозяйственно, кивая на правую лошадь: — Засекает левой ногой.

— Засекает… Что ни делали ему, — засекает, — и на… А так ничего, конь справный…

И головой покрутил извозчик, точно в тысячный раз стараясь проникнуть в тайну движений левой задней ноги своего мерина, но, в тысячный раз убедясь, что не проникнет, задумчиво опоясал его вдоль спины кнутом.

Веселого адвоката указал Макухину швейцар гостиницы «Бристоль» — ходатая по делам Петра Семеныча Калмыкова, — и квартира его была в двадцати шагах на другой стороне улицы.

У него в этот день Макухин сидел один (не спавшая ночь Наталья Львовна осталась в номере).

Из заметки в местной газете, лежащей у него на столе, Калмыков знал уже о том деле, по поводу которого несвязано рассказал ему Макухин.

— Вы ему родственник, — Дивееву? — спросил он, страшно растирая уши, точно пришел с мороза: он, видимо, только за час перед этим встал с постели.

— Нисколько! — даже удивился Макухин.

— Компаньон его?.. Вы — кто такой?.. Подрядчик?

— И не компаньон вовсе… какой же компаньон?

— Ну, друг, близкий, как говорится… Приятель?..

— Нет… Знакомый… Просто — знакомый…

— Те-те-те, батенька!.. Знакомый!.. Просто знакомые предпочитают на адвокатов не тратиться… Не так ли? Ясно, как карандаш, что не просто знакомый…

Он был низок и толст, близорук и красен, лысоват спереди и большерук, густо кашлял и пил содовую воду стакан за стаканом (четыре бутылки этой воды стояли у него на столе); глядел на Макухина с прищуром и хитро сквозь стекла золотых очков и все щекотал указательным пальцем левой руки реденькую русую сорокалетнюю бородку. И даже на толстом опухшем лице его губы казались несоразмерно толсты.