Светлана сидела у окна и от нечего делать смотрела на улицу, наблюдая за редкими прохожими, которые поспешно проходили по мостовой, скованной тонким слоем снега и льда. Ноябрь хотя и выдался не очень холодным, тем не менее оставался ноябрем – улицы уже начинала заметать поземка, а это значило, что морозы не спадут уже до самой весны.

Среди немногих прохожих ее вдруг привлекла одна фигура – в сумраке рассмотреть отчетливо было довольно сложно, но походка и привычка давать отмашку правой рукой и прижимать левую к бедру ей были знакомы без сомнения. Игриво заверещав и захлопав в ладоши, она соскочила с подоконника и бросилась в гостиную:

– Мама, мама, папка приехал.

– С чего ты взяла, егоза?

– Я его видела, он к дому подходит.

– Опять на подоконнике весь вечер просидела, – не скрывая охватившего ее радостного волнения, попеняла дочери мать. – Ведь сколько тебе уже раз говорила, что ты взрослая девушка и не след тебе, как дитю неразумному, на подоконнике громоздиться, папку высматривая. Да про такое какой солидный жених узнает – так сразу и сбежит.

– Ой, мама, бросьте. Нашли из-за чего переживать. Уж чего-чего, а в девках я остаться не боюсь. – В этот момент входная дверь хлопнула, и в прихожей послышалась приглушенная возня. – Ой, папка.

Светлана вихрем сорвалась с места и бросилась в прихожую, на что мать только неодобрительно покачала головой: ну никак не хотела эта егоза становиться взрослой, – но в следующий момент из прихожей раздался радостный визг Светы, а следом шутливо недовольное ворчание мужа, и на ее лице заиграла счастливая улыбка.

Мужа Вера Ивановна встретила, как и подобает любящей и верной жене в ее понимании: она встала перед дверью, и когда муж вошел, перекрестила его и, счастливо улыбнувшись, произнесла:

– Слава тебе господи, вернулся. Здоров ли, Петруша?

– Вот, Светлана, учись, как нужно встречать мужчину из моря. – Радостно улыбаясь, глава семейства подошел к жене и, обняв, прижал к себе и с чувством поцеловал, а затем, словно желая сгладить чувство неловкости, охватившее его, произнес: – Двадцать пять лет как женаты, а она все такая, как в первый раз, – учись, егоза.

– Как прошло плавание? Как в море – все спокойно или сильно штормит?

– Светлана, ты, чай, не моряк, что это за вопросы?

– Нормальные вопросы. Или вы думаете, если меня егозой называете, так я вовсе и не переживаю?

– Ну, не обижайся, дочка. В общем и целом для ноября вполне приемлемо.

– Больше-то в море не пойдете? – с тревогой спросила мать.

– Нет. И чего ты так переживаешь-то – раз в год в море выхожу.

Капитан второго ранга Науменко Петр Афанасьевич, говоря это, тяжело вздохнул. В настоящее время он числился в экипаже, так как уже два года как его перевели на берег, чем был весьма недоволен старый моряк. Правда, по большому счету жаловаться ему было не на что: уже то обстоятельство, что при его несгибаемом и своенравном характере удалось дослужиться до капитана второго ранга, само по себе было удивительным и весьма удачным. Будучи лишь ненамного младше адмирала Макарова, он все же не смог подняться выше, хотя в свое время и высоко ценился последним как весьма талантливый тактик. Но протекцию ему адмирал составить не мог, так как и сам был весьма непопулярен в высших кругах, однако его ценили и терпели за его гениальность и недюжинные организаторские способности, чем никак не мог похвастать Науменко. Впрочем, поговаривали, что прославленный адмирал не составлял протекции своему бывшему сослуживцу, с которым был когда-то в довольно близких и даже приятельских отношениях, совсем по другой причине, но что это была за причина, оставалось неизвестным.

– Для несчастья и одного раза достаточно, а ты говоришь «не волнуйся».

– Это еще что за разговоры! – вдруг посуровев, произнес глава семьи.

– Прости, Петруша. Больше не буду.

– То-то. Кстати, я из порта ездил в НИИ… – Так уже все называли странное здание, обнесенное высоким забором и овеянное ореолом таинственности, доступ куда был строго ограничен. Несколько раз этим заведением интересовалось жандармское управление, но их внезапные проверки пока ничего предосудительного не выявили. Ну, скрытничают умники-экспериментаторы, так что же, видать, есть на то причины. – На обратном пути встретил нашего общего знакомого. Ну и вид у него – краше только в гроб кладут: совсем себя загонял.

– О ком это ты? – мило улыбнувшись, спросила Света.

– О Песчанине Антоне Сергеевиче.

– А что с ним? – В голосе только что безмятежной дочери вдруг послышались тревожные ноты, дыхание резко участилось, а в глазах отразился испуг, что было совсем не свойственно для Светы.

– Да как бы лихорадка не одолела – больно у него вид был болезненный, когда он раскланивался со мной, – ничего не понимая, ответил отец. – Не знай я его, так решил бы, что у него морская болезнь приключилась. Света, что с тобой?

Не ответив на его вопрос, побледневшая как полотно, с глазами, вдруг заполнившимися слезами, девушка встала и, как заводная кукла, на негнущихся ногах вышла из комнаты.

Началось все года три назад. В тот день они всем семейством пошли в офицерское собрание на бал: дочь уже входила в возраст, и пора было ее выводить в свет – как ни крути, а сидя дома завидной партии не подберешь. Впрочем, Светлана в самую последнюю очередь рассматривала это под тем углом, что родители. Она с присущим всем молодым особам упоением занималась танцами, и ее учительница утверждала, что она самая одаренная ее ученица. Теперь же ей предстоял настоящий бал.