— Нет ли побитых? — с тревогой спросил Михаил Хомутов, когда сотня собралась вместе. Казанцы встали левее, ближе к Иргизу и спешно готовили позицию к новому сражению.

— Шестерых калмыки копьями достали, троих довольно крепко, на струг надобно снести, — ответил Аникей Хомуцкий. — А так, слава богу, обошлось… Но супротив всего войска нам не выстоять, как пить дать посекут! Вона, ишь, гуртуются всем скопом!

Прежде чем начать новую атаку, почти вся конница степняков остановилась в полуверсте, за оврагом. На вид, собралось не менее трех тысяч сабель. Но все ли тут или еще где копится войско?

Стрелецкий голова Тимофей Давыдов пустился на хитрость — сотня Михаила Пастухова, сойдя на берег, открыто поднялась на холмик, где недавно был Аникей Хомуцкий, потопталась, будто готовила себе позицию, залегла, а потом, укрываясь в высокой траве, отползла к берегу, по песку перешла к югу, снова поднялась на срез берега и вновь открыто появились на виду кочевников. И оба раза стрельцы Хомутова и Портомоина радостными криками приветствовали товарищей, создавая вид, будто стрелецкая рать здесь удвоилась, затем по знаку Давыдова стрельцы Пастухова вновь сошли тайком к стругам.

В полдень, перекусив на скорую руку, стрельцы продолжили следить за степняками, которые группировались вдали в хорошо различимые крупные отряды, явно что-то замышляя.

— Ежели кинутся всем скопом да еще и с двух сторон, как поутру, будем уходить на струги — не отобьем такое войско, стрельцов погубим, — решил Хомутов, и Марк Портомоин, поглядывая на калмыцких всадников строгими продолговатыми глазами, молча с ним согласился. Опершись на локоть, он лежал в бурьяне около Хомуцкого, наблюдая за поведением противника.

Но калмыки, похоже было, решили от нападения пока воздержаться. Они разбили себе стан и зажгли костры, должно быть, собираясь себе здесь ночевку устроить.

Правее Хомутова завозился в траве Аникей Хомуцкий, подумал вслух:

— Теперь бы как ни то у них человека ухватить для спроса, что затевают в ночь да что ведомо им о делах под Самарой…

— О том и думать нельзя! — отговорил от рискованного предложения Михаил и глянул на товарища, который, покусывая былинку ковыля, изучал местность перед собой. — Скорее сам к ним в аркан угодишь. Они теперь во всех кустах своих доглядчиков понатыкали… Аникей, выставь и ты стрельцов в дозоры по пяти человек, а я повелю готовить ужин. Негоже голодными в траве валяться!

— Это дело! — поднялся с примятой травы Марк Портомоин. — Пойду распоряжусь и я об ужине.

В самых опасных местах выставили караулы, чтоб степняки не подкрались незамеченными или, собравшись где тайно большим числом, не навалились скопом. Разожгли костры. Со стругов снесли походные котлы, крупы и сало с хлебом. И прочие, бывшие на стругах сотни озаботились ужином, не переставая поглядывать на север по реке, опасались, как бы изворотливый противник на подручных средствах не нагрянул по течению к стругам да не пожег их!

Но дозорные, меняясь каждый час, до позднего часа докладывали, что степняки стоят отрядами на месте, жгут костры, никакого видимого движения войска не наблюдается.

Когда вечерние сумерки густо накрыли землю и невозможно было что-то разглядеть, стрелецкий голова Давыдов повелел снять дозоры и всем уйти на струги и отойти к правому берегу, подальше от кочевников, чтобы избежать внезапного налета.

— Маловато у стрелецкого головы воинства самому выступить с боем на степняков, — пояснил Михаил Хомутов на недоуменные вопросы товарищей: отчего уходят, а не сами пытают счастья в ночном сражении? — Да и то понимать надо, что нас снарядили не супротив нечаянных находников, а супротив донских казаков…

— Совсем разное дело — за свой дом и семью биться с набеглыми степняками, — проворчал сердито Никита Кузнецов. — Для нас степь со времен Батыя клятый враг. А с Дону идут свои братья, такие же христиане…

Михаил Хомутов ради бережения оглянулся, нет ли кого из чужих рядом? Стрельцы, побрав оружие и не притушив костров, тихо уходили к реке, стараясь не привлекать внимания вражеских дозорных.

— Не время, Никита, в такой час смутные речи говорить, — предостерег сотник своего дружка. — Как знать, не подкуплен ли кто из них нашим пронырливым воеводой, чтобы доносить ему о таких вот опасных речах?.. Давно понял я, что воевода Алфимов не имеет в нас никакой веры, потому и отправил прочь, ради своего же спокойствия. Да-а, не единым твоим подсвечником думает воевода утешить свою душу, — сдерживая в груди невольно закипающую злость, выговорил Михаил Хомутов, вспомнив оставленную без защиты Анницу. Просил Ивашку Балаку доглядывать за подворьем, да он не может ведь каждую ночь стоять на его крыльце в дозоре, так же бывает в разных посылках по службе! — Болит душа — как там теперь, в Самаре. Отбились от степняков аль на стенах все полегли? Что тогда сталось с нашими семьями?

— Самара крепка пушечным боем, должны отбиться, — не совсем уверенно ответил Никита, оглядываясь с берега Волги на сотни мерцающих вдали огоньков калмыцкого походного стана.

— Дай-то Бог, — и сотник, как совсем недавно стрелец Гришка Суханов, перекрестился, перевел взгляд с вражеских костров на темную под облачным небом реку и на струги, которые приткнулись к берегу, принимая уходящих стрельцов. — Ну, идем, кажись, все уже спустились… Позрим поутру, что надумают калмыцкие тайши да башкирские старшины. Да, к слову, как эти места прозываются? Не знаешь ли, кум Никита?