На раскатной башне пушкарь Ивашка Чуносов первым приметил заклубившийся дым. Он вскарабкался на ствол шестифунтовой пушки и оттуда из-под руки, хотя солнце и не мешало ему, глянул на север, где скопились сотни всадников с хвостатыми копьями.

— Смотри, сотник Юрко! — с озабоченностью крикнул Ивашка. — Калмыки, похоже, взялись надолбы палить огнем! Ах, бесовы внуки!

Пушкарь Чуносов оказался прав. Едва прогорел неширокий проход в сухих столбах надолбов, к месту прорыва устремились не только кочевники, но и рейтары маэра Циттеля. Укрывшись за частоколом, из бойниц ближних сторожевых башен рейтары частой и меткой стрельбой пытались отбить степных воинов. Но те в свою очередь столь прицельно стреляли из луков, что рейтары не могли безнаказанно голову высунуть поверх частокола или из бойницы. Появились первые побитые до смерти, увеченные стрелами, их спешно уносили в город прибежавшие к месту боя малолетки. [115]

Взобравшись с потерями на вал, кочевники натащили сухостоя к подошвам Головной и Вознесенской башен, подожгли хворост огненными стрелами. Черный дым столбами потянулся к небу.

— Подожгли! — заволновались пушкари на раскате, поглядывая то на воеводу, то на дымящиеся башни и конных рейтар, которые, покинув башни и частокол, отстреливаясь от калмыков из пищалей, сшибали всякого, кто торопился из общей сутолоки первым перескочить через частокол на внутреннее поле перед городом.

— Теперь ворвутся в предполье! — забеспокоился сотник Юрко Порецкий, и — к Ивашке Чуносову: — Попробуй пугнуть кочевников из пушки, авось охолонут маленько!

— Далековато, — почесал затылок Чуносов. — Ежели только запредельный заряд вложить… — и в сомнении покосился на воеводу.

— Пальни… Для острастки хотя бы, — махнул рукой воевода. — Только сами остерегитесь, чтоб не прибило кого-нибудь ненароком!

— Живее заряжайте! — крикнул Ивашка Чуносов своим обученным к работе с пушками гантлангерам. — Я их у пролома ядром поймаю!

Гантлангеры забегали около пушки со стволом длиной в три аршина и четырнадцать вершков, [116] забивая заряд и вкатывая ядро в ствол, воевода тем временем послал нарочного к маэру Циттелю с повелением отвести рейтар от горящих сторожевых башен ближе к Вознесенской слободе и совместно с посадскими попытаться удержать жилые строения от пожога и разграбления.

Едва нарочный показался в поле, миновав городовые ворота, как за частоколом на валу показались десятки меховых шапок. Рейтары, отступив от вала на сотню шагов, из пищалей ударили по степнякам, им в подмогу с раската бубухнула большая пушка, и шестифунтовое ядро на излете, но все же упало в толпе кочевников за рвом. И видно было — не мимо рухнуло ядро!

От Волги к рейтарам, которые в две линии выстроились встретить кочевников в предполье, большой толпой прибежали гребцы и бурлаки со стругов да с барок и наузков, которым в тот злосчастный день случилось быть на пристани Самары. Размахивая над головами кто ослопом, кто веслом или тяжелым багром, толпа выбежала из слободы, примкнула к посадским и изготовилась к отчаянной драке с кочевниками.

— Смотрите, калмыки ухватили стадо коров и обывательских лошадей! — Ивашка Чуносов в досаде хлопнул огромной ладонью по гладкому стволу своей пушки и вновь поторопил гантлангеров зарядить ее зарядом чуть больше обычного. — Я их у пролома еще разок поймаю!

Перемахнув через разломанный частокол у горящих башен, калмыки, перекидываясь стрелами с рейтарами, угоняли стадо на степную сторону. От окраины слободы по ним стреляли из пищалей, но пищаль била чуть дальше тугого лука.

Ивашка Чуносов, едва подручные зарядили пушку, подбил клинья и поднес фитиль к запальному отверстию. Пушка тяжело бабахнула, оглушив всех на раскате, особенно воеводу, который из-за раненого плеча не успел закрыть левое ухо ладонью.

— Вот бес, как громыхает! — прокричал Алфимов, сам себя не слыша из-за того, что уши заложило напрочь.

— Ага-а, засуетились! — радостно отозвался Ивашка Чуносов. — Никак троих отпотчевали блинами горячими, обожглись! Заряжай, ребята. Еще не все накормлены гости дорогие!

— Ах, воры, нехристи поганые! — заволновался воевода Алфимов, расхаживаясь вдоль края раската: кочевники в предполье все прибывали и прибывали числом… Забывшись, дернул левой рукой, и тут же гримаса боли скривила лицо. — Сотник Порецкий! Выводи стрельцов через городовые ворота и покажи разбойникам нашу ратную силу! И горожан, которые из пищалей способны стрелять, возьми с собой!

Юрко Порецкий, отдав команду пятидесятникам Ивану Балаке и Григорию Аристову, колобком скатился с раската, где у пушек остались только по два пушкаря в длинных красных кафтанах с четырьмя голубыми нашивками на груди, в красных же высоких суконных шапках с меховой опушкой.

Пушкарям в подмогу стояли по четыре гантлангера — для зарядки и накатки на прежнее место пушек после выстрела.

Пыхнув четырьмя стволами, громыхнула и наугольная батарея. Среди калмыков, вразброд носившихся в полуверсте от городских стен, на землю завалилось с полдесятка конников; прочие, успев прихватить побитых, посчитали за благо отбежать подальше, знали, что через две минуты пушкари могут повторить губительный прицельный залп.