Шрифт:
Он остановился возле невольника и сказал:
— Пиши.
XXIII В храме Дианы в Эфесе — из золота статуя Фрины. Славься, ваятель-маг и богоподобный творец! Сладостно Фрину любил ты, прекрасную Фесписа музу; Имя Триферы веками в пламени роз подарил.Раб доложил, что некто хочет видеть господина, и добавил, как бы извиняясь за пришельца:
— Только он одет, как нищий.
— Чего ему нужно? — нетерпеливо спросил Меценат, недовольный тем, что часы творчества нарушены и вдохновение исчезает.
— Господин, он говорит, что пишет стихи…
— Пусть войдет! — вскричал Меценат, предвкушая удовольствие дать совет, как нужно писать, и заодно прочитать свои стихи, которые считал образцовыми.
Вошел бледный юноша, в лохмотьях, с гордым выражением лица, и Меценат невольно подумал: «Сын одного из бывших нобилей или всадников». Чувствуя, как неприязнь захлестывает душу, он, едва сдерживаясь, указал ему на кресло.
— Сядь. Говорят, ты пишешь стихи. Что же ты принес с собою?
— Много наслышавшись о тебе как тонком ценителе изящного и покровителе наук, искусств и литературы, я не мог отделаться от желания, внушенного мне, несомненно, самим Аполлоном — клянусь его именем! — и решил обратиться к тебе. Ты спрашиваешь, что я принес? Сперва послушай, а потом оцени.
— Стихи?
Поэт кивнул и вынул из одежды завернутые в тряпку навощенные дощечки.
— Господин позволит?
И прочитал звонким юношеским голосом:
Памятник в белом Коринфе на площади города шумной; Львица барашка терзает — алчно на части казнит… Женщины дивной Фессалии жрицу Лаису убили — Жрицу любовных истом, жрицу сверхпламенных нег!..Поэт прочитал еще несколько четверостиший. Меценат молчал, не зная, к чему придраться. Он испытывал чувство поэта, который считал свои стихи лучшими, непревзойденными и внезапно наткнулся на соперника, который пишет не хуже, если не лучше его.
Улыбнувшись принужденно, Меценат похвалил его стихи и сказал:
— Я рад, друг, что ты работаешь и преуспеваешь в этом деле. Позволь же поощрить тебя деньгами, чтобы ты еще лучше мог работать и немного приоделся. Приходи завтра вечером — у меня будут Гораций и Вергилий.
Юноша ушел, унося с собой одну тысячу сестерциев.
А на другой день, когда пришли смуглолицый Галл и краснощекий Гораций, а юноша не явился, Меценат, рассказав им с возмущением о неблагодарности поэта, воскликнул:
— Вместо того, чтобы быть признательным мне за то, что я слушал и похвалил его стихи, а Цезарю — за его деньги, он пренебрег моим приглашением! О молодежь! достойна ли ты милостей Цезаря и внимания истинных поэтов?
Галл и Гораций переглянулись с лукавыми огоньками в глазах.
— Действительно ли хороши его стихи? — спросил Гораций.
— Хороши, — ответил Меценат, вспоминая строчки о знаменитой гетере Лаисе.
— Лучше твоих?
— Не знаю… Не мне судить, — смутился Меценат.
— Однако ты не порицаешь их…
— Я хвалю их.
— А так как ты хвалишь их, то не подумал ли ты, что этот юноша может быть твоим соперником?
— Соперником?
— Клянусь Аполлоном! Разве он не пишет, как и ты, о гетерах? Ведь сам же ты сказал, что это так…
Заметив огорчение на лице Мецената, Галл сказал:
— Не печалься, боги часто награждают людей неожиданной радостью…
Меценат поднял голову, оглядел поэта с подозрительной внимательностью. Галл и Гораций захохотали.
— Успокойся! — закричал Галл. — Соперник не юноша, а мы! Мы написали стихи, похожие на твои, и подослали юношу к тебе…
Меценат вскочил с гневом на лице.
— Вот тебе доказательство, — со смехом добавил Гораций, — что можно подражать стихам любого поэта, перенять у него слог, обороты речи, даже мысли. А ты — помнишь — спорил, что это невозможно?
Меценат нахмурился.
— Если бы это сделал кто-либо другой, — вымолвил он трясущимися губами, — то — клянусь Аполлоном и музами! — я жестоко бы расправился с ним.