Спустя несколько дней Октавий с друзьями, клиентами и вольноотпущенниками (он нарочно взял с собою побольше людей, чтобы показать, что сын Цезаря пользуется влиянием в столице) отправился на форум. Он заявил претору, что прибыл из Иллирии принять наследство диктатора, но, так как Антония нет в Риме, он подождет его возвращения; что же касается усыновления, на которое он имеет право, согласно завещанию отца, то отныне он будет называть себя Гай Юлий Цезарь Октавиан.

— Не имеешь права! — закричали сенаторы, стоявшие обособленно от народа. — Разве прошел куриатный закон о твоем усыновлении?

— Закон пройдет, — невозмутимо ответил Октавиан, — никто не станет препятствовать воле Цезаря.

— Пусть сперва пройдет! — не унимались сенаторы, перебивая друг друга. — А раньше срока не смеешь величать себя Цезарем.

Дерзко пожав плечами, Октавий повернулся к народу, толпившемуся у ростр, и произнес речь, в которой превозносил память Цезаря.

— Квириты, — говорил он, и голос его дрожал, а слезы капали из глаз, — я осиротел, и вы так же осиротели, как весь римский народ. О горе, горе! Несчастны мы! Я вам выплачу деньги, завещанные нашим отцом, устрою игры в честь его побед, чтобы память о нем жила вечно среди десятков и сотен поколений, как о величайшем популяре, консуле, диктаторе и императоре! Кто равен ему? Он превзошел даже Александра Македонского, которым любят хвалиться греки и египтяне, ибо ему покровительствовала богиня Венера, наша родоначальница…

Всхлипнув, он прикрыл полою тоги свою голову и несколько мгновений оставался в этом положении, слушая крики ветеранов о мести убийцам и возгласы плебеев, называвших Цезаря великим популяром.

Октавий медленно спускался с ростр походкой убитого горем человека, с несколько склоненной головой, и друзья его думали, что он расчувствовался, вспомнив об отеческом отношении к нему Цезаря. То же думал и простодушный Сальвидиен Руф. Один только Агриппа не верил словам Октавиана. Привыкнув к его лжи и лицемерию, он удивлялся, с каким бесстыдным притворством была проведена эта игра.

«Ему быть не вождем и не магистратом, а гистрноном, — думал он. — Октавий способен обмануть даже родную мать, а ведь ему всего девятнадцать лет. Что же будет дальше? Неужели он перейдет от обмана к насилиям и подлости? О боги, что мне делать? Я начинаю бояться его».

Возвратившись в Рим, Антоний стал добиваться получения провинции Децима Брута. Аристократия понимала, что он готовит ей удар. Поход против Децима был выступлением против сената; носились слухи, что Люций и Фульвия подстрекают Антония уничтожить амнистию и привлечь к суду убийц Цезаря.

В этот день Фульвия сидела на катедре, беседуя с мужем. Она не утратила еще былой красоты и продолжала нравиться мужчинам; вокруг нее увивалась молодежь, потому что Фульвия умела влиять на Антония. Всем было известно, что консул пользовался большим авторитетом в сенате и мог содействовать получению магистратур. И молодые люди расточали свое красноречие, изощряясь в льстивых похвалах, сравнивая стареющую Фульвию с Венерой и Дианою.

Рядом с ней стоял Люций, щеголь с женоподобным лицом, подведенными сурьмой глазами и крашеными губами, рассеянно слушая, как Фульвия убеждала Антония захватить власть.

— Чего медлишь, — говорила она, — ветераны на твоей стороне, ты могущественнее Цезаря, стоявшего некогда во главе коллегий Клодия. В твоей власти македонские легионы, и ты можешь набирать воинов среди ветеранов.

— Все это так, — в раздумьи ответил Антоний, — но народные трибуны против меня, аристократы и Долабелла строят козни.

— Ты — глава государства, — поддержал Фульвию Люций, — и тебе ли, слону, опасаться визгливых щенят? У тебя надежная охрана, состоящая из астурийцев, купленных на невольничьем рынке; твой дворец охраняется стражей; твое слово — закон…

Антоний не успел ответить, — раб возвестил о прибытии Октавиана.

Сначала Антоний решил не принимать его. Он смотрел на Октавиана как на ничтожного человека, выходца из ростовщической семьи, считая усыновление его Цезарем слабостью старика к юноше; он даже намекнул Клеопатре, когда она приезжала в Рим, об отношениях Цезаря к Октавию; египтянка ответила со смехом; «Я предпочитаю, чтобы он тешился с юношами, чем с женщинами». Грубый ответ царицы изумил его, но, поразмыслив, Антоний пришел к заключению, что Клеопатра, может Пить, права: «Она хочет держать Цезаря в руках, а другая женщина могла бы отнять его». И Антоний принужден был сознаться, что царица умнее и дальновиднее многих мужей.

— Гай Октавий? — переспросил он, избегая называть его Октавианом. — Пусть войдет.

Фульвия и Люций отошли к имплювию.

На пороге появился Октавиан в сопровождении Агриппы. Оба приветствовали поднятой рукой хозяина, его жену и брата.

Антоний, едва сдерживаясь, пошел ему навстречу; он знал, что Октавиан целые дни проводит на улицах, беседует с ветеранами о Цезаре как сын диктатора и возбуждает народ против него, консула. Но не так возмущал его Октавиан, как Агриппа; недостойное поведение «красногубого ментора», руководившего действиями Октавиана, приводило Антония в бешенство.