Ярдли шла молча. Когда он искоса посмотрел на нее, такую красивую и независимую, у него сжалось сердце. Саймон и как художник, и как мужчина никогда не мог пройти мимо редкостной красоты. Ярдли Киттридж была изваяна Богом весьма старательно. Порой, когда она оставалась неподвижной, ему казалось, что Бог изваял ее из тончайшего, почти прозрачного фарфора, хрупкого на вид, но способного долгие годы сохраняться без малейшего изъяна.

Она улыбнулась, подняв лицо к солнечному свету, и он дорого дал бы, чтобы узнать ее мысли. У Ярдли было лицо, на которое он никогда не устанет смотреть. Саймон даже не знал, что существуют подобные лица, как, впрочем, никогда не думал, что будет так страшиться ухода женщины. А ведь он прожил на свете достаточно и знал многих женщин. Почему же никогда не заботило его, как они к нему относятся? Он думал только о себе, о том, как он к ним относится. С малых лет завися от других и наконец обретя независимость, он не спешил подчиниться какой-нибудь женщине. Это было не местью, а чем-то таким, что выработало несчастное детство в его характере. Уж хоть тут-то, с женщинами, он не обязан был подчиняться.

И вот теперь в его жизни появилась Ярдли Киттридж. Она не просто стала его возлюбленной, она увидела в нем то хорошее, чего он сам в себе не видел. И даже узнав, что он замыслил отомстить ее семейству, она, вместо того чтобы испугаться, попыталась его понять. Саймон подумывал сдаться, но знал, что не может себе этого позволить. То, что стояло между ним и Джерридом, к несчастью, встало между ним и Ярдли. Несмотря на возвышенные чувства и уважение к ней, он не мог забыть, что она любыми способами решила вернуть себе форму, пыталась его обокрасть. Будь Ярдли с ним честна, он попытался бы понять, почему ей так важно оправдать в его глазах своего деда.

После невероятного везения, после того как она согласилась провести с ним весь уик-энд, да не просто, а любовный уик-энд, когда они почти не расставались и он изучил, как ему казалось, до подробностей, что значит каждая ее улыбка и каждый жест, исследовав и поняв, где ее кожа нежнее и чувствительнее всего, Саймон вдруг осознал: она как была для него загадкой, так и осталась. Единственное он знал точно: когда она пробуждается в его объятиях, когда ее белокурые локоны шелковым покрывалом лежат у него на груди, а томные полночно-синие глаза улыбаются ему, день его начинается с надежды и радости, которые озаряют всю его жизнь. Но почему она здесь, с ним? Он ничего не может дать ей, кроме постели. Сам-то он этим счастлив, но чувствует, что Ярдли одного секса мало. И потому боится, что в один прекрасный день она покинет его.

Он привез ее сюда в пятницу вечером, и с тех пор они почти не покидали постели, разве что затем, чтобы сходить в ванную или на кухню, за какой-нибудь едой. Такое времяпрепровождение всегда казалось ему бессмысленным и нелепым. Он не мог припомнить, чтобы в последние годы проводил уик-энд с кем-нибудь, кроме своего компьютера. Так что собственные благостные ощущения изумляли Саймона.

На два с половиной дня они забыли весь мир, включая тень покойного Джеррида. Но сегодня, в воскресенье, она решила уйти. Он не хотел ее отпускать. Будь его воля, он не отпустил бы ее никогда. Ему, что нож в сердце, необходимость возвращать ее в дом Джеррида. Он долго жил один и ценил свою независимость, но отпускать ее не хотел. Его донимало ноющее предчувствие, что после их теперешнего расставания что-то непременно изменится, причем не в лучшую сторону.

Когда они не спеша приближались к мостику через ручей, Ярдли, подбрасывая ногой листья, заговорила:

— Какой прекрасный день! Таких до зимы будет уже немного. И почему мы не погуляли здесь раньше?

— Раньше мы были заняты. — Щеки ее порозовели. Саймон улыбнулся. Он уже знал, что к моменту расставания его ангел обычно воспаряет. — Ненавижу расставаться с тобой.

— Ну знаешь, Саймон, надо же дать друг другу передышку.

Остановившись на мостике, Ярдли стала спиной к деревянным перилам, уперлась в них руками, подпрыгнула и села. Саймону вспомнилось, как она висела на его заборе, зацепившись за что-то брюками. Нет, он определенно сумасшедший, раз вступил в любовную связь с этой авантюристкой! Он подошел ближе, встал между ее раздвинутых коленей и обнял ее.

— В передышке нет никакой необходимости. Оставайся на ночь. Мы съездим к тебе, заберем твои вещи и машину. Отсюда до твоего офиса не дальше, чем от дома Мими.

Ярдли резко помотала головой, как будто он предложил нечто возмутительное и непристойное.

— Нет, мне надо домой, — тихо сказала она и погладила его по колючей щеке, явно нуждавшейся в бритве. — Я ведь уже говорила тебе, что рядом с тобой перестаю соображать.

— О чем тебе думать, милая? Не знаю как для тебя, а мне этот уик-энд показался самым невероятным за всю мою жизнь.

Она посмотрела на него с какой-то непонятной улыбкой и сказала:

— Послушай, Саймон, я ведь не в Китай уезжаю, буду неподалеку, всего лишь в паре миль отсюда. Сам подумай, не можем же мы остаток нашей жизни провести в постели.

Он нежно гладил ее по спине, не в силах оторваться от этого ставшего ему столь близким существа.

— Знаешь, назови это чем хочешь, хоть суеверием, но у меня предчувствие, что, если я отпущу тебя сегодня, произойдет какая-то непоправимая перемена.

— А я чувствую, что у нас с тобой ничего плохого случиться не может. Довольно стыдно тебе, такому здравомыслящему человеку, прислушиваться к неким неясным ощущениям.

Он глядел на нее, чувствуя, как в горле у него встает ком.

— Мне никогда не будет тебя достаточно. — Он пробежал пальцами по водопаду ее шелковых золотистых волос, потом посмотрел ей прямо в глаза. — Все, что имело в моей жизни хоть какое-то значение, меркнет перед тем, что я обрел с тобой. Ты должна это помнить.