Колоссальное беломраморное сооружение на площади и впрямь оказалось храмом. Полуодетая девица с приклеенной зазывной улыбкой время от времени скучно позёвывала. Дежурившие у входа нищие поначалу оживились, но, видимо, наши линялые одежды не произвели на них впечатления, поэтому труженики паперти ретировались в тенёк поджидать более зажиточных прихожан. Мы поднялись по ступенькам, изнутри дохнуло сладковатым тленом.

Под высокими, подкопчёнными дымом сводами царил полумрак. Вдоль стен длинной вереницей сидели торговцы и перекупщики. Голуби и овцы, золотые и серебряные побрякушки, овощи, фрукты, травы… Воздух пропитался терпкими запахами людского пота, животных испражнений, преющих листьев и чего-то ещё, сладковато-тошнотворного. Храмовый рынок немногим отличался от обыкновенного городского базара, разве торговцы старались соблюдать видимость благочестия, удерживаясь от громких призывов, рекламируя свой товар чинно и неторопливо, словно в солидном супермаркете. Какая-то женщина со скорбным лицом, закутанная в чёрное покрывало, сняла с пальца кольцо, протянула одному из скупщиков, обрюзгшему толстяку. Тот придирчиво разглядел его со всех сторон и, покривившись, словно нехотя, сунул женщине несколько монет. Та дёрнулась потемневшим лицом, но деньги взяла. Часть положила в большую серебряную кружку, видимо для пожертвований, остальные торопливо припрятала на груди.

Рябой парень с бегающими плутовскими глазками менял монеты, раскладывая в кучки на маленьком, будто игрушечном покрытом бордовой скатёркой столике.

– Это что за обменник? – шёпотом спросил я у Петра.

– Здесь меняют римские деньги на наши, – пояснил он. – В храме не принимают чужие.

– Очень патриотично, – согласился я. – И почём нынче доллар?

Пётр похлопал короткими выгоревшими ресницами и, пожав плечами, не стал вникать в суть моей остроты.

В центре, где обыкновенно находится алтарь, возвышался огромный жертвенник, на котором подёргивалось в предсмертной агонии какое-то животное. Потоки алой крови стекали вниз, уходили под пол сквозь массивную решётку.

Я почувствовал, как к горлу подкралась сосущая муть. Отчаянно захотелось выскочить на улицу, глотнуть свежего воздуха и больше не возвращаться в душные смрадные стены. Я невольно попятился, озираясь, но споткнулся о цепкий недоверчивый взгляд Фомы, обозрел остальных невольных моих спутников, молчаливо-сосредоточенных. Последним в поле зрения попал Равви, и меня удивила произошедшая с ним метаморфоза. Обыкновенная спокойная доброжелательность покинула его лицо, уступив место закипавшей ярости. Губы сжались в тонкую злую нить, ноздри мелко подрагивали, темнеющие глаза светились холодным синим огнём. Что-то должно произойти, я ощущал это шестым предельным чувством, необычайно развившимся и обострившимся за последние дни. И понимал, что в случае моего трусливого бегства на дальнейшее расположение честной компании рассчитывать вряд ли придётся.

Слабеющим плечом я прислонился к каменному своду, и прикосновение к студёному мрамору подействовало нежданно отрезвляюще, как ледяной душ. Дурнота унялась. Смутное беспокойство потеснилось, уступая место простому человеческому любопытству. Хлебом накормили, теперь очередь за зрелищем.

– Люди приходят сюда молиться, не так ли? – негромко обратился Равви к стоявшему рядом Павлу, и тот растерянно кивнул. – Но разве можно делать это на рынке?

– Так давайте уйдём, – с робкой надеждой предложил я, но Равви меня не слышал. Его вниманием завладел рябой меняла.

– Почём нынче обмен?

– По совести. – Охотно отозвался тот. – Не бойся, здесь тебя не обманут. Не скупитесь, скоро большой праздник…

Чем больше пожертвуете, тем больше грехов вам простится…

– Хочешь сказать, что любой из грехов имеет свою цену? – перебил Равви. – Интересно. И почём нынче отпущение воровства или убийства?

Меняла изумлённо захлопал выгоревшими ресницами. За него возмущённо вступились соседи-торговцы. Смысл их выступлений сводился к неписаному рыночному закону: «Не хочешь – не бери, иди прочь и не выступай.»

– Храм – это дом Божий, а не базар! – возвысил голос Равви. – Вам здесь не место!

– Пошёл ты, придурок! – крикнул меняла и добавил забористое выражение, сопроводив слова энергичным непристойным жестом.

Равви вспыхнул, дёрнулся, как от удара, замер на секунду, обвёл ряды торговцев потемневшим взглядом, шагнул было дальше, но вдруг, резко обернувшись, опрокинул столик менялы. Монеты со звоном раскатились в разные стороны. Взбешённый меняла, схватив палку, кинулся на Равви, но поскользнулся и рухнул плашмя в россыпь монет, добрую часть которых во всеобщей суматохе успели прибрать благочестивые прихожане. На помощь ему бросились другие торговцы. Ударом в челюсть я утихомирил одного из нападавших, толстяка, что купил кольцо у женщины в чёрном. Мы с Равви были в одной команде, и я не собирался стоять в стороне, наблюдая, как его будут бить. Но и остальные мои спутники в долгу не остались. Завязалась конкретная потасовка.

– Довольно! Перестаньте! – кричал Равви, но его никто не слушал.

В тот момент какой-то плешивый гад засветил мне в зубы так, что искры посыпались из глаз, а рот заволокло противной солоноватой жижей.

– Прекратите! – прокатился под сводами зычный голос.

Драка и впрямь затихла. Народ поджался и сник. Посреди образованного круга вырос высокий седобородый старик в расшитой серебром одежде и белоснежном покрывале, ниспадавшем до пят.

– Что вы делаете, безумцы? – Спросил он с нарочитым спокойствием, но видно было, что даётся оно ему с большим трудом. Сухие старческие пальцы мелко вздрагивали. – Вы соображаете, где находитесь? Вы в доме Божьем.

Равви в разодранном перепачканном хитоне, с разбитой скулой и окровавленной губой выступил вперёд. В отличие от служителя он не старался держать лицо.

– В доме Божьем?! – гневно выговорил он, тяжело дыша, – Что Вы сделали с храмом?

– Кто ты такой, чтобы читать мне нотации? – Кустистые брови старика гневно сошлись на переносице, в голосе проявились угрожающие нотки.

– Тот, кто послан спасти этот мир Отцом моим! – с вызовом ответил Равви.

– Это богохульство! – угрожающе проговорили стоявшие возле старика служители.