Гоша завелся с пол-оборота:

— И ты уши развесила, кобыла немытая? Ну, погляжу, как дышать будешь без воды! Побегаешь за мною, мартышка сракатая! Пусть тебе менты воду носят, мать твою! — выскочил из магазина.

Следом за ним старик вышел, взял за плечо:

— Давай деньги, я куплю.

Через минуту отдал Гоше водку, не слушая благодарностей. Поселенец побрел домой через пургу, сгибаясь чуть ли не пополам. Он еле ориентировался. Улицу перемело заносами. Дома сплошь завалило снегом, они походили на пузатые сугробы, тесно прижавшиеся друг к другу плечами. Едва различимый свет от фонарей не мог осветить дорогу. На ней никого. Поселок будто вымер. Даже собаки не выскакивали из подворотен. Ни в одном окне не горел свет.

Гоша шел, ориентируясь по столбам. «Возле этого надо повернуть на свою тропинку, но где она?» Даже намека нет на человечье жилье. А пурга набирает силу, сгибает, валит с ног. «Вот тут должен быть наш дом», — шарит человек в непроглядной снежной круговерти. Делает еще пару шагов и нащупывает что-то твердое. Ухватился обеими руками, боясь выпустить, потом вгляделся. Узнал угол дома и на ощупь побрел к своей двери. Едва он ее открыл, его окликнул Бондарев:

— Гоша, это ты?

— Я. Еле добрался. Будто ослеп, ни хрена не видно в пурге. Все столбы по улице перещупал, как баб в бане. Что творится, не передать! — сдирал с плеч задубевшую от холода телогрейку.

Сапоги помог снять Игорь и, качая головой, сказал:

— А ноги ты поморозил. Глянь, как побелели. Портянки жидкие. Тут на пургу вязаные носки нужны. Надо старухам заказать. Пока мои наденешь. Старые они, протерлись на пятках, но на первое время сойдут, — принес со двора снег в тазу, велел поселенцу растереть ноги, а сам принялся растапливать печь.

Когда дрова уверенно взялись огнем, поставили чайник. Тот вскоре загудел, набираясь теплом.

— Нет, Игорь, так не пойдет. Давай картошку сварим. У меня под печкой целый мешок. Чего беречь? Жрать надо! В зоне и то три раза в день кормят. А мы на воле. Кто мешает похавать вдоволь? Хотя мне водку не продали, — рассказал Гоша о посещении магазина. Достав бутылку, рассмеялся, — если мне нужно, всегда сыщутся те, кто выручит.

— Слушай, а тебя вчера банщица и заведующая детским садом искали. Имей в виду, — вспомнил Бондарев.

— Баб иль воду? Обе кикиморы староваты для меня, а воду только после пурги. В такую крутель кобылу не поведу с конюшни, да и себя жаль.

— Но придется после пурги их на первую очередь ставить!

— Э-э, нет, сосед! Тут ты мне не указ. Сам знаю, кого поить раньше. Оттого поначалу — больница, потом пекарня, а уж после — детский сад, школа и другая белибердень.

— Ох, и высокомерный ты, Гоша! Продавщицу унизил, пусть она не в твоем вкусе, но ведь женщина! К чему обижать?

— Кончай, сосед, наезжать. Все мне мозги сопишь, ах, вы, северяне, — особая шайка!

– Ни шайка, особые люди! — вставил Бондарев.

— Ты крутил мне на уши баранку, вроде поселковые не воруют. Никогда и нигде не возьмут чужое?

— Да! — кивнул Игорь.

— Не пизди! И твои северяне как все тыздят все, что плохо лежит. Своими глазами видел!

— Что ты мог узреть?

— Сам знаешь, рядом с конюшней дом строится. Так вот оттуда доски таскают не только мужики, но и дети, и бабы. Даже рубероид волокли ночью, листы железа. Именно по темноте. Много раз встречал таких, а ты трепался. Люди везде одинаковы! Никто не пройдет мимо доступного.

— Я говорил о том, что друг у друга из квартир не воруют.

— А о колготках помнишь? Это не квартира! Баба потянула не с добра. Может, ей надеть было нечего, и на пожрать для ребенка не имела. А вы вместо того, чтобы помочь, урыть хотели бабу. Да еще гоношитесь своей честностью. Вот только сама продавщица в натуре ни на одну зарплату дышит. У нее жопа в три обхвата, ни в одну дверь не протискивается, — смеялся Гоша.

— У нее муж — бизнесмен. Ей вообще можно не работать, — горячился Игорь.

— Не чеши лысину, она и так голая! Какой бизнесмен осядет в этой дыре? Только отморозок чокнутый. Да и бабу имел бы путевую, а не эту кадушку. Я хоть и голодный нынче на девок, но такую даже за большие баксы отказался б поиметь.

Бондарев, услышав последнее, громко рассмеялся и разбудил ненароком ребенка, спавшего через стенку. Тот так заорал, что перекрыл голос урагана за окном.

— Ну, развеселились, козлы! Рыгочут, будто в бухарнике. Ребенку спать не дают, — послышался голос Маринки.

— Слушай, ты, крыса облезлая, захлопнись, пока вовсе не достала! Я — у себя дома, и ты мне — н указ! А будешь выступать, я тебе шустро рога обломаю! Гнилая параша! Еще хавальник отворяет! — воз мутился Гоша и тут же услышал голос мужа.

— Слышь, ты, крутой? А ну, открой дверь на секунду! Я научу тебя, как нужно с людьми разговаривать!

— Научи свою жабу. Она нас козлами назвала а я как должен с ней базарить, по-твоему? Пусть радуется, что за стенкой дышит, не то все мурло ей подпортил бы! Будете выступать, устрою веселуху вам! Завтра принесу приемник, и с семи утра и до одиннадцати вечера на пределе молотить будет. Посмотрю, как вы тогда взвоете! Мне это устроить вам проще, чем два пальца обоссать. Дня не выдержите, сами с хаты смоетесь вместе с тараканами! — грозил Гоша.