Не ожидая ответа, она вынула свою руку из руки Бруно, и в следующий момент отец и сын остались наедине.

— Мы давно не виделись, Бруно, — начал граф, ближе подходя к нему, — неужели у тебя не найдется ни одного слова для меня?

Бруно промолчал и бросил беспокойно-нетерпеливый взгляд на закрытую дверь, скрывавшую от него Люси и отца Клеменса. Казалось, ему было неприятно, что его жена находится на попечении постороннего человека, хотя бы и на короткое время.

— Твоя жена почувствовала, что мне было бы тяжело говорить с тобой в ее присутствии, — строго сказал Ранек, — ты же, конечно, не избавил бы меня от унижения.

Вид у Бруно был не такой, чтобы граф мог надеяться на дружеский прием. На лице молодого человека появилось неприязненное выражение, а глаза холодно смотрели на отца.

— Во всяком случае не я был бы виноват в вашем унижении, — сухо ответил он. — Ведь я не искал встречи с вами, вы сами этого хотели.

— Да, я хотел видеть тебя, — мягко подтвердил граф. — Мне сказали, что ты женился.

Ласковый тон графа всегда неприятно действовал на Бруно, ему в таких случаях хотелось быть особенно резким.

— Да, я женился, и нашего протестантского брака никто не расторгнет, — ответил он. — Хотя я и нарушил свою монашескую клятву, но жене останусь верен всегда, Бог недаром соединил перед алтарем мою жизнь с ее жизнью.

Губы графа задрожали при этом безжалостном напоминании о прошлом.

— Ты не можешь простить мне мою вину перед твоей матерью, — с тихой грустью проговорил он. — Я потом хотел исправить свою ошибку, но было уже поздно, я связал себя по рукам и ногам вторым браком. Если бы я признал действительным свой первый брак, то графиня и ее сын оказались в ложном, бесправном положении… Пойми это, Бруно!

— Что я должен понять? Что благородная графиня Ранек и ее сын находились в других условиях, чем моя мать? Ее вы не боялись поставить в «ложное, бесправное» положение, потому что она была дочерью простого чиновника; с нею можно было себе все позволить, а с высокородной графиней нет? Я не понимаю этого, ваше сиятельство, и никогда не пойму.

— Бруно, — воскликнул граф, и в этом возгласе вылилась вся его сердечная мука, — Бруно, ты всегда открещивался от имени Ранек, но если бы я восстановил тебя в законных правах, если бы умолял принять титул графа согласился ли бы ты на это?

— Никогда! — решительно заявил Бруно. — За ваши поступки по отношению ко мне я вас нисколько не обвиняю, мы расквитались с вами с той минуты, когда я сбросил с себя монашеские цепи, предназначенные для меня с детства. В графском титуле я совершенно не нуждаюсь: я занял известное положение в обществе и без вашего титула. Может быть, даже мое счастье в том, что мне не дали такого воспитания, как графу Оттфриду, и я имел возможность развить свои способности и расширить умственный кругозор. Мне от вас не нужно ничего. С тех пор, как я освободился от монастырского ига, я ничего не имею против вас из-за себя лично. Но я не прощу вам того, что вы разбили сердце моей матери, и это всегда будет стоять между нами.

— Твоя мать жестоко отомстила мне, Бруно, — с глубокой горечью сказал граф. — Может быть, ее месть заключается и в том, что она вложила в мое сердце такую безграничную любовь к своему сыну. Я принес тебе в жертву даже то, чем никогда и ни для кого не поступался, — свою гордость. Я лишил тебя твоего имени и прав, принадлежащих тебе по рождению, это верно, но вместе с тем я никогда никого так не любил, как тебя, свое обездоленное дитя. Как часто мое сердце обливалось кровью, когда ты с инстинктивной ненавистью отворачивался от меня! Твое с трудом сдерживаемое отвращение ко мне служило для меня величайшим наказанием. Оттфрида я воспитывал как наследника моего титула и состояния, но к нему я не чувствовал и десятой доли того, что чувствовал к тебе. Он никогда не был для меня тем, чем был ты. Теперь и его нет на свете!.. С братом я совершенно разошелся, жена всегда была для меня чужой, нелюбимой женщиной, связанной со мной ненавистными узами. И к чему я пришел в конце жизни? Мой единственный горячо любимый сын с ненавистью отворачивается от меня! Да, Бруно, я виноват перед твоей матерью, но я жестоко наказан за это!

Старик говорил спокойно, но больным, измученным голосом. Он медленно повернулся и направился к выходу.

В душе Бруно боролись противоречивые чувства… И вдруг он бросился к графу, невольно вскрикнув:

— Отец!

Граф остановился как вкопанный. В первый раз услышал он это слово из уст любимого сына.

Молча, но со страстной нежностью протянул он руки к Бруно. Тот колебался несколько секунд, а затем бросился на грудь старика. Примирение состоялось.

Через несколько минут Бруно ласково освободился из объятий графа.

— Мы должны расстаться, отец, — сказал он. — Мы не можем быть вместе на глазах у всех. Ты знаешь, в какой я вражде с католической церковью; я не могу вращаться в том кругу, в котором вращаешься ты, а ты в свою очередь не имеешь возможности приблизиться ко мне, не возбуждая негодования своих единоверцев. Не будем больше вспоминать старое и расстанемся до лучших времен.

— Ну, до свидания, до лучших времен! — покорно согласился граф. — Где же твоя жена?

— Люси тоже должна обнять своего отца, она все время упрекала меня за мою жестокость к тебе. Я сейчас приведу ее.