Шрифт:
Даниил разозлился:
– Да что ж ты, словно ворона перед ненастьем, каркаешь?!
Жена не ответила ни слова, они просто удалились вместе с Добравой, не глядя на братьев. Василько покачал головой:
– Зря ты так. Ей нелегко досталось, когда тебя не было, а детей спасать надо.
Даниил мотнул головой:
– Думаешь, мне легко?! По землям поганые гуляют, голову приткнуть некуда, Льва вон где оставил, и никто не желает союзником быть.
– Все одно не след жену обижать…
– Ты еще поучи!
Василько только пожал плечами и встал, явно намереваясь выйти вон.
– Постой. Куда теперь податься?
– К Конраду. Болеслав отдает нам на кормление Вышеград, чтоб пока пожили…
Даниилу бы спросить, откуда это известно, но его заботило другое, сжал руки так, что костяшки побелели, на скулах заходили желваки.
– Чужой милостью жить!
– Ну, не живи!
Он все же остался один, Василько, обиженный резкостью брата, ушел. Даниил долго сидел, обхватив голову руками. В ушах стоял незамысловатый вопрос, заданный Переяславой:
– А почему ты нас бросил, а сам сбежал? Вдруг бы дядька Василько нас не спас?
Мать поспешила увести дочь поскорее, но вопрос-то был задан! Неужели остальные думают так же?! Как он сможет объяснить сыновьям, что отправился искать поддержку у мадьярского короля? Получилось, что Льва спасал, бросив остальных.
А еще Злата с детьми… Их спасать некому и спросить не у кого… Война женщинам достается труднее, чем мужчинам.
Даниил вспомнил, что не расспросил, как Анна с детьми оказалась во Владимире-Волынском. Он много о чем не расспросил… Вдруг стали понятны слова Василька, что ей было очень трудно.
Встал, собравшись идти в отведенную комнату, может, там удастся поговорить, успокоить, приласкать… Но оказалось, что Анна ночует в комнате с девочками, а ему отведено место у сыновей. Даниил вышел во двор и долго-долго смотрел на бесстрастные холодные звезды, которым все равно, что творится на этой земле…
Вдруг сзади, неслышно ступая, подошел Василько, видно, тоже не спалось.
– Беженцы… без крова, без дома…
Брат отозвался, чуть помолчав:
– Я, Данила, стал вот о чем думать, таких, как мы, пол-Руси. И не только Руси, а и у угров, ляхов, ятвягов… кого угодно… Будет ли спокойная жизнь, чтобы люди кров не теряли, а то и сами жизни? За эти дни, что с женщинами и детьми помыкался, многое передумал.
– Василько… там, во Владимире…
– Злата? Осталась она, хотя Анна с нами звала. Сынишка недужен, а дочку не отдала. Может, сумеет в лес уйти или еще куда? Я ей денег предлагал, тоже не взяла.
– Да это у нее есть. Страшно, что под татарами осталась, говорят, они красивых в полон берут.
Василько только руками развел:
– Что я мог, Данила?
Они действительно пересидели в Вышеграде. Там не очень чувствовалась война, Батый не дошел, беженцев почти не было. Но вести приходили одна другой хуже.
Хорошо, что сумели уехать из Сандомира, потому что Батый захватывал один город за другим…
Начал, конечно, с самой Галичины и Волыни. Оставшись без князей и безо всякой защиты, горожане попытались сопротивляться. Город Ладыжин на Буге стоял на смерть, татарам не помогли даже 12 постоянно бьющих по крепостным стенам пороков, тогда Батый пообещал оставить жизнь горожанам в случае добровольной сдачи. Жители поверили – в живых не осталось никого… Об их гибели рассказали сами нападавшие.
Злата вскинулась, в дверь кто-то настойчиво стучал. Поправила на плечах большой плат – подарок князя Даниила, скользнула в сени:
– Кто там?
За ней следом выскочила и единственная оставшаяся в доме девка Арина, беспокойно зашептала:
– Не открывай, добрые люди ночами не ходют…
С крыльца донесся взволнованный голос Любавы, соседки, с которой Злата была дружна:
– Златушка, я это.
Заскочив в дом, Любава взволнованно зашептала:
– Бежать надо, слышь, бежать!
– Куда бежать-то, ночь на дворе!
– К Матюхе родич от Киева пришел, сказывает, больно страшная сила прет! Никого не жалеют, ни старых, ни малых, всех подчистую бьют. Даже в полон не берут, насилуют и убивают. А города жгут. Все дороги ими забиты, ни пройти, ни проехать нельзя!
Они уже вошли в комнату, где на лавке, укрытый множеством одеял, лежал сынишка Златы Роман, он уже который день метался в жару, бредил, и надежды, что выживет, не было никакой.
– Куда ж я с ним-то? Недужен, сама видишь.