В тыл? С этой вот хрупкой девочкой? Да ведь там и мужчинам бывает несладко.

Люба посмотрела на него, словно догадалась о его мыслях.

— Знаю, Николай Иванович. И тяжело бывает и страшновато. Но кому-то ведь надо идти, не так ли?

— Надо, — согласился Савельев.

— Вот и пойдем вместе. Вдвоем все же легче...

Ах, молодость, молодость! «Вдвоем легче»... Какое там! Двое — значит, и задание на двоих. А ночные переходы по болотам? А многочасовые наблюдения за врагом? Лежишь в снегу, ни кашлянуть, ни встать, ни размяться.

Впрочем, хорошо, что он не сказал об этом Любе, такая она оказалась выносливая девчонка.

Фронт они пересекли благополучно. Лесом вышли к деревне Красная Горка. В ней жил Василий Трофимович, дядя Савельева. Залегли в кустах, а когда стемнело, огородами подкрались к дому. Хозяин открыл им дверь, молча провел в избу, задернул занавески на окнах. Хозяйка полезла в печку. И вот уже на столе чугунок с картошкой.

Любе тогда показалось, что вкуснее этой картошки ничего она в жизни не едала. Довоенное эскимо и то не так быстро таяло во рту, как это дымящееся чудо. Одно было плохо — сразу потянуло ко сну.

— Э-э, дочка! — улыбнулся хозяин. — Залезай-ка на печку!

Второго приглашения не потребовалось.

Вскоре улеглась и хозяйка. Мужчины закурили. Николай Иванович чувствовал, что дядя хочет ему сказать нечто важное, да все не соберется.

— Вот что, племянник, — начал он наконец, — ты, брат, того... Поаккуратнее будь. Лютуют нынче немцы, с обысками наезжают.

— Спасибо, учту.

— А это что за девочка с тобой?

— Напарница моя...

— Молода больно...

— В прошлом году десятилетку окончила. В Петергофе жила. Ну, а как немцы его захватили — в разведку попросилась.

— Эдакая-то птаха!

— Она в тыл к немцам ходила. Одна...

— Ну и дела! — покрутил головой старик. — Неужто не страшно ей по тылам-то ходить?

— Говорит — не страшно! Да я и сам замечал: ничего не боится.

Под утро Савельев разбудил девушку.

— Пора, Любаша! Пошли.

И вот они шагают через лес, чавкая по грязи, проваливаясь в ямы с холодной, ледяной водой. Ничего не попишешь — весна.

— Немцы-то не хозяева тут, — негромко говорит Люба. — Вот мы и ходим у них под носом, добрые люди нас картошкой угощают, и ничего!

Следующую ночь они провели в лесной землянке. Моросил мелкий дождик, ветер раскачивал сосны, и они гудели протяжно и глухо.

Утром Люба отправилась в разведку. Вернулась поздно и с обильным материалом.

— Пишите, Николай Иванович. В деревне Пейпия — комендатура. Сорок солдат и четыре офицера. Охрана пристани — двадцать человек. В двухстах метрах на запад — тяжелая батарея «Бисмарк». Четыре орудия, сто немцев. На северной окраине деревни Вистино — такая же батарея. Бьют по Ленинграду.

Николай Иванович удивился удачливости своей напарницы:

— Подожди, не успеваю записывать. И как тебе удалось все это разузнать?

— Удалось! — подмигнула Люба. — Я же вам говорила: никакие здесь немцы не хозяева...

В другой раз они отправились новым путем. Балтийские моряки доставили их к мелководью на катере, а до берега они шли вброд. Знакомая землянка пообветшала, заросла травой. Быстро привели ее в порядок. В уголке Люба примостила небольшое зеркальце.

— Чтобы как дома было...

Она всегда и во всем была домовитой, уверенной в своем превосходстве над врагом.

Лишь однажды она удивилась. Вернулся Николай Иванович в землянку поздно. Принес ей картошки, хлеба. Был чем-то радостно возбужден.

— Знаешь, с кем я нынче встретился? С самим старшиной Мишинской волости!

Люба чуть не подавилась.

— С самим старшиной? Так это же главный здешний гад!

— Вот именно — главный. Только не гад, а хороший человек.

— Но он же немецкий прихвостень. Разве немцы хорошего человека поставят старшиной?

— Это ты зря, Любаша. Не все те люди плохи, что работают у немцев. Многие потому работают, что так надо.

— А что он делал до войны?

— Ветеринарным врачом работал. Там же, в Мишине. Народ очень его уважает. Ну, а мне он сообщил немало интересного.

Вечером разведчики снова тронулись в путь. На этот раз вдвоем. Сперва зашли к Василию Трофимовичу. Тот встретил их с неизменным радушием, накормил. Правда, чем-то был встревожен, чего-то недоговаривал.