Потребности его были ограниченны, на худой конец он умел довольствоваться мясными отходами, которыми кормились его звери, откладывая грош за грошом на собственную ферму. Он хотел начать дело без наемных работников, разве что с женой. Еще год, два года на чужих хлебах, «потом-то уж я самостоятельно заработаю себе самостоятельность, как говорится». Ему пришла пора присмотреть себе жену. Взгляд его упал на Зефу Берлинг. Она кое-что понимала в животных, «жалко, что только в длинноногих лошадях, как говорится». Держа шляпу в руке, он предложил ей пойти к нему на ферму работницей «за все».

— Значит, мы даем тебе долю в процентах и будем счастливы, как говорится.

— Go on! [81] — Зефа высмеяла предложение Ларсона. Она была наездница.

Мысли, как черные жуки, елозили меж Ларсоновых надежд. Каждый день ходил он в графскую контору узнавать насчет заказов. Заказы на пушнину поступали скупо. Может быть, надвигался кризис? Ларсон пережил кризис в Швеции и Норвегии и предостерегал графа: «Значит, ваше сиятельство, нельзя продавать зверей и, значит, пригревать на груди конкуренцию, как говорится».

Граф Каройи улыбнулся, как всегда. Он стоял за то, чтобы делать дела, когда они делались. Видимо, он не боялся кризиса, да и чего ему было бояться! Но Ларсон должен был бояться, кризис отодвинул бы собственную ферму в мерцающие дали.

Прошла половина ноября, ничего не менялось: заказов все равно что никаких. Шкуры перезревали, как пшеница в августе; Ларсону пришлось отправить на убой ценные племенные экземпляры.

Служители из всех отделений с утра были на ногах. Стреляли, били. Маленький служитель, ходивший за лисами, убивал своих любимиц выстрелом в ухо. Сначала гладил, потом стрелял. Лиса, казалось, раздумывала — что случилось, — потом до нее доходил звук выстрела, и она порывалась бежать. Передние ноги искали упора, но тот, кто ее пестовал, высоко поднимал ее за задние, и бегство обращалось в бессмысленное барахтанье. Лиса пыталась взметнуться и укусить его. Она напрягала все силы — бесполезно, кровь капала у нее из ушей и из носа. Движения ее становились вялыми, жажда свободы затухала, попытки к бегству прекращались, последний хрип — и она была мертва.

Заведующий фермой Ларсон бил лисиц круглой чуркой по затылку. В большинстве случаев, оглушенные нежданным ударом после привычной ласки, они не делали попыток к бегству. Некоторые опоминались, когда им взрезали шкуру от задней ноги до хвостового позвонка. Тогда маленькому служителю лисьего вольера приходилось еще стрелять им в ухо. Жена какого-нибудь предпринимателя ждала шубку из серебристых лис.

У служителя, ходившего за норками, человека с «чертовой метой» — волосатым родимым пятном на подбородке, был другой метод сдирать шкуры с тела лисиц. Он брал лису за задние ноги и за загривок, клал на каменный пол и коленкой нажимал на лисье сердце, нажимал, покуда оно не переставало биться. Шкура оставалась неповрежденной, не запачканной кровью. Он считал свой метод непревзойденным, но Ларсон и служитель из лисьего вольера отстаивали свои методы.

Они были очень заняты и радовались, что есть у них человек на все руки, освобождавший их от текущей работы со зверями.

Заведующий Ларсон послал Рикса во дворец попросить у старшего кучера подводу и лошадь. Пора было отвозить лисьи шкуры на железнодорожную станцию.

Однажды Рикс ночевал в монастыре. Тишина во дворце напомнила ему об этом. Парадная дверь скрипела, словно в ее петлях засели души покойных лакеев. Рикс прошел через прихожую, где висело множество картин. Ему казалось, что бородатые графы смотрят на него из позолоченных кроличьих клеток. Он дошел до стеклянной двери, но там его перехватил лакей. Лакей стоял на полотерных щетках, эдаких волосатых коньках, и смотрел на Рикса сверху вниз, не приветливо и не враждебно.

— Его сиятельство просят пользоваться черным ходом. — Лакей на своих щетках по пятам шел за Риксом. Затирал следы заблудшего.

Рикс отыскал другой вход, длинный подвальный коридор, по которому из дворца выезжали лошади. Его шаги, как литавры, гулко отдавались под сводами.

В конюшне, выложенной кафелем, он нашел старшего кучера. У кучера были сивые бакенбарды, и он сидел на колоде с овсом, запихивая в черные ноздри понюшку табаку. Он направил Рикса к Зефе Берлинг.

Кучерская была сводчатая, точь-в-точь пивная. На железном крюке висела трапеция, на трапеции вниз головой висела Зефа. Рикс поздоровался, она ответила, безошибочно соблюдая равновесие, подтянулась к перекладине, сделала оборот, крикнула «Гоп!» и соскочила.

Рикс объяснил, зачем пришел; Зефа узнала его по голосу, пощупала материю его охотничьей куртки, была доверчива и удивительна, как в первый день.

В кафельной печке трещали буковые поленья; пахло печеными яблоками и потом разгоряченной Зефы. Уют не без изъянов. Зефа выплевывала на пол яблочную кожуру. Рикс спросил об ее последнем турне по Франции. Она мало что знала. Во Франции — как везде, работала, скакала на лошади, репетировала; жили в фургоне, ставили цирк, разбирали, ехали дальше.

— Как живут пролетарии во Франции?

— Пролетарии?

— Люди вроде нас с тобой, неимущие.

Зефа не считала себя неимущей, у нее была кобыла «крашивая-прекрашивая», у нее был цирковой номер, и она работала над новым, «крашивым-прекрашивым», — неплохое имущество.

У ворот фермы его поджидал Ларсон:

— Значит, долго вы ходили, как говорится.

Сонное дыхание сотен овец. Писк мышей, снующих в поисках зерен. Рикс без сна лежал в своем углу на мешке с соломой. Далеко за окном были дороги, по которым он бродил когда-то. Он подумал о Зефе, о женщине из странного, неведомого мира. Потом стал думать о другой, о Ханни, ткачихе с быстрыми пальцами, жизнерадостной, хотя и безработной. Он сбежал от нее, не хотел просто «поиграть» с нею. Ребенка они себе позволить не могли.