Перед Фридой открывались перспективы навечно остаться девственной ланью, если не слишком бездушно и узко толковать это понятие — девственность.

В большую войну Фрида служила машинисткой в Майбергской казарме. Она не отрицает, что любила военную форму, и чем больше на форме было серебряных галунов и жестяных звезд — тем горячее.

Под конец войны девушка убедилась, что разукрашенные серебром и золотом мундиры надеты отнюдь не на самых лучших парней. Потом отец Фриды погиб на фронте, и это заставило ее призадуматься. Когда солдат из Майбергской казармы отправили спасать родину, уже сильно уменьшившуюся в размерах, она к ним не присоединилась, а упросила свою мать, рабочую в лесу, спрятать ее на островке среди болот.

После большой войны Фрида сумела стать полезной в деревне. Она, не жалея сил, помогала устранять разрушения, усердно занималась переселенцами и вела протоколы при разделе земли, а также на многочисленных и необходимых тогда заседаниях. Так Фрида вросла в партийную работу. Антон Дюрр по-отечески ее поощрял. Вследствие долгого общения с Германии отважными сынамиФрида усвоила своего рода разбойничий жаргон. «Ну, этого мы бы живо пришили». Антон затыкал себе уши: «Скажи на милость, ты женщина или солдафон?»

Фрида не понимала, чего ему от нее надо, но обещала исправиться. Антон и его товарищи послали ее в районную партийную школу. Переменится человек — переменится и его речь.

Из районной партийной школы Фрида вернулась, не усвоив другой манеры выражаться, зато сделалась непревзойденным мастером по части заучивания наизусть учебных и руководящих лозунгов и в любое время дня и ночи могла перечислить все четыре основные черты диалектики и прочий тяжеловесный дискуссионный материал.

В своем неуемном рвении всех поучать Фрида накинулась и на Вильма Хольтена, жильца и нахлебника своей матери. Под ее руководством Вильм читал умные партийные книжки; он очень старался и глупее, конечно, не стал, но, когда Фрида устраивала ему экзамен, его ответы отклонялись от печатного текста: все выученное он передавал своими словами.

Фрида недовольно его перебивала:

— Ты подумай, что получится, если каждый неумный товарищ начнет бесчестить слова классиков своим собственным каляканьем?

Упрямый Вильм не желал ее слушаться и забросил учебники.

Вскоре спотыкающиеся речи Антона уже не выдерживали никакого сравнения с гладкими фразами Фриды, приправленными воинственной нотойразбойничьего жаргона.

Чувствительный Антон страдал. Не по сердцу ему были дрессированные люди. Он их воспринимал как прискорбную деформацию высшего, что есть на земле.

— Партия — это интернациональное содружество, призванное уничтожить устарелый общественный строй!

— Совершенно правильно, — подтверждала Фрида, но говорила и действовала так, словно партия была содружеством молельщиков и кающихся грешников.

Фрида сделалась секретарем муниципалитета и там поучала Адама Нитнагеля, старого социал-демократа, когда никого другого под рукой не оказывалось. Покуда был жив Антон, Фрида оставалась в муниципалитете и была там весьма полезна — секретарь с надежной памятью как нельзя лучше подходит для такого дела.

Бургомистр Нитнагель диктует отчет. Живые слова на пишущей машинке Фриды сжимаются в бюрократические ледышки.

«Новосел Оле Ханзен, по прозванию Бинкоп, организует крестьянское содружество нового типа…»

Фрида быстро хватает сигарету, два раза жадно затягивается и выстукивает: «Новосел Оле Ханзен, по прозванию Бинкоп, приложил существенные усилия к проведению подготовительных мероприятий для организации…»

Она останавливается:

— Крестьянское содружество нового типа — это еще что за штука?

— Посмотрим, что из него получится.

— А разрешенная ли это организация?

— Не запрещенная.

Фрида удивлена. Похоже, что Нитнагель опять вкручивает ей социал-демократические шарики.

— Мое дело тебя предупредить, Адам! Смотри, сядешь в калошу, а там и вовсе накроешься. Боюсь, как бы тебе не влипнуть, дражайший Адам!

Нитнагель уже отвык считать этот тон неподобающим. У Фриды, в конце концов, есть свои хорошие стороны, а как машинистка она сущий клад. Стоит Нитнагелю сказать несколько отрывочных слов, как Фрида уже перевела их на официальный язык и отстукала на машинке без всяких там социал-демократических выкрутасов.

После беседы с Нитнагелем рот у Фриды становится тоненьким штришком. Не имеет смысла вступать в дискуссию с этим социал-демократическим дураком. В Блюменау затеваются антипартийные интриги. Она, Фрида, должна что-то предпринять.

Ранняя весна охорашивается, надевает на себя ожерелье из солнечных дней. Сходит последний серый снег в придорожных канавах. Поля напоены водой.

Потом вдруг налетает мартовский ветер. Деревья беспокойно шумят. Под корой у них уже пульсирует сок, запасы для летней жизни.