— Не место и не время, Алексей Викторович, а то бы я вам насчет российского офицерства сказанул бы.

— А вы сказаните. Что, трусите?

— А я вам, господа, вот что скажу, — закипятился молодой прапорщик, у которого от контузии дергался правый глаз. — Если бы кто-нибудь осмелился при германских офицерах такие мысли высказывать, они бы не задержались с ответом. Экая все-таки гадость — российские людишки. Носить мундир с честью не умеют.

— Вот и вы, Алексей Панкратович, тоже, я вижу, невысокого мнения о господах российских офицерах. Так чего же вы хотите от нас, штатских? — уже мягче и осторожнее вставил доктор.

— Я бы попросил господ офицеров оставить эту тему, — выпалил вдруг седой полковник с сухим скуластым лицом и с серыми волосами ежом. — А господину доктору я, как старший в чине, посоветовал бы впредь воздержаться от всяких таких суждений…

Офицеры замолчали. Доктор пожал плечами. Главный врач, не доев рисовую кашу с черносливом, положил ложку на тарелку и, осмотрев всех присутствующих, сказал:

— Прошу простить. — Затем поднялся и ушел. За ним вслед поднялся полковник. Тогда все офицеры немедленно, как один, встали. Раздался стук отодвигаемых стульев.

— А вы где поместились, Татьяна Николаевна? — спросил, отставляя мешавший ей стул, артиллерийский капитан.

Татьяна раздумывала — надо ли ей отвечать этому почти незнакомому развязному человеку, но за нее поспешила ответить Зоя:

— Мы вместе, вместе, Алексей Викторович. А правда, она душка? — И она сейчас же вся прильнула к Татьяне.

— Прелесть, Зоя Аркадьевна, нет слов! Мы все потеряли сердца.

Татьяна почувствовала настоящую неприязнь к капитану.

— Я думаю идти спать, Зоя Аркадьевна, — сказала она устало, не удостаивая капитана ответом. — Я устала с дороги. А вы останетесь?

— Нет, я с вами, я провожу вас.

Татьяна слегка кивнула головой капитану и быстро пошла по лестнице во двор.

В комнате уже стояла вторая железная кровать, и свежее белье лежало без складки, как лист несмятой бумаги. Татьяна быстро нырнула под одеяло. Зоя же долго расчесывала волосы перед маленьким зеркалом. Затем, не раздеваясь, она погасила свет, открыла окно и отдернула белую плоеную занавеску. Шелест листьев долетел до слуха Татьяны. Облокотившись на подоконник, Зоя глядела в сад, над которым поднималась огромная красноватая луна.

«Будет мечтать. Она славная», — подумала, закрывая глаза, Татьяна. Прохладное белье ласково прижималось к горячему телу. Подушка казалась материнскими ладонями, и вся постель закачалась и поплыла, словно стремясь уйти из-под Татьяны.

Но заснуть не удалось. В комнате послышался шум, может быть стук в окно. С трудом подняла Татьяна отяжелевшие, налитые сном веки. Зоя напряженно говорила громким быстрым шепотом:

— Сумасшедший, услышат. Будет скандал. Она еще не заснула… и вообще нельзя же так. — Чьи-то темные руки обняли Зою, шепот прервался, потом опять:

— Уйдите, уйди, уйдите немедленно. Я закричу. В комнату вошла чья-то голова.

— Зоя, Зоечка, не закричишь, не верю. Знаю, что сама хочешь. Зойка, я с ума сойду. Ну, нельзя к тебе, идем вместе в сад… в парк… Ну, просто так. Ну, Зоя!

Татьяна шевельнулась. Скрипнула железная кровать. Мужская фигура исчезла за окном, словно снесенная воздушной волной. Зоя быстро захлопнула окно.

— Фу, ветер какой, рвет окна… А вы еще не спите, Татьяна Николаевна?

— Нет, уже спала, но вдруг отчего-то проснулась. Но я так устала, что сейчас же, сию секунду засну опять как убитая. — И постель действительно опять поплыла под Татьяной, но на этот раз так мягко и быстро, что унесла все мысли, все виденное и слышанное за день…

Палата, в которой пришлось работать Татьяне, была когда-то, если верить черной жестянке с желтыми латинскими цифрами, седьмым классом липовской гимназии. Теперь в этой высокой белостенной комнате с тремя огромными окнами стояло два десятка постелей с ночными столиками, по одному на каждые две койки. Постели были снабжены стегаными одеялами — подарками неизвестных жертвователей — и маленькими подушками с наволочками из грубого полотна.

На кроватях лежали и сидели раненые солдаты. Здесь не было тяжелораненых. Большею частью были выздоравливающие. Здесь было легче работать, как объяснил Татьяне заведующий палатой Иван Алексеевич Салтанов, бывший земский врач, который сцепился с артиллеристом за ужином. Ставить больным термометр, вести историю болезни, писать письма — вот и вся работа.

— Поговорите с ними, — давал он советы ворчливым тоном. — Им веселее будет, да и вам не без пользы. Небось ничего-то вы в жизни не видели, да и чему вас в институтах учат?

— Я окончила гимназию в Горбатове, а не институт, — обиженно возразила Татьяна. В сущности, она жалела, что не окончила институт. Институт — это звучит фешенебельно. А тут вдруг почувствовала прилив гордости оттого, что кончила не аристократический институт, а деловую демократическую гимназию.

— Гимназию, институт — не все ли равно? — продолжал ворчать Салтанов. — Немцы, барышня, на этот счет умнее нас. Вильгельм говорит: кирхе, киндер, кюхе… Вот вся жизнь женщины… А мы тут развели… высшее образование.