В двух случаях Антоний сражался здесь и победил, решая будущее Рима, — в первый раз вместе с Цезарем против Помпея при Фарсале, а затем с практически отсутствующим Октавианом против Брута и Кассия при Филиппах. Он, должно быть, чувствовал, что боги с ним, когда с Клеопатрой они смотрели на их огромную армию и такой же громадный флот.

Отправив свои корабли на запад вокруг Пелопоннеса для создания линии обороны, Антоний и Клеопатра уехали в Афины, там провели лето 32 года до н. э. С городом, где в молодые годы жил и учился Антоний и где, возможно, побывала Клеопатра в детстве с отцом, имели тесные связи Птолемеи, чьи статуи находились в Акрополе. Афиняне теперь установили статую Клеопатры в образе Исиды рядом с изваянием Антония в облике Осириса. Разместившись в роскошном афинском доме Антония, как за двенадцать лет до этого в римской вилле Цезаря, «Клеопатра щедрыми подарками старалась приобрести благосклонность народа. Назначив почести и Клеопатре, афиняне отправили к ней домой послов с постановлением Собрания, и одним из этих послов был Антоний — в качестве афинского гражданина; он произнес и речь от имени города» [529] .

Оказав великие почести сидевшей перед ним жене, он объявил о разводе с другой и «в Рим послал своих людей с приказом выдворить Октавию из его дома, и она ушла, говорят, ведя за собою всех детей Антония (кроме старшего сына от Фульвии, который был с отцом), плача и кляня судьбу за то, что и ее будут числить среди виновников грядущей войны. Но римляне сожалели не столько о ней, сколько об Антонии, и в особенности те из них, которые видели Клеопатру и знали, что она и не красивее и не моложе Октавии» [530] — классический ответ отвергнутой женщине. Заняв место Октавии в качестве образца женской божественности в Афинах и став теперь единственной женой Антония, Клеопатра, конечно, была на седьмом небе. Тем не менее она не могла не сознавать, что Антоний, наконец разведясь с Октавией, руководствовался прежде всего политическими соображениями — ему нужно было разорвать последнюю остающуюся связь со злейшим врагом Октавианом. Потом будут утверждать, что Антоний «ради чужеземки, с которою состоял в незаконном сожительстве, прогнал римскую гражданку, соединенную с ним узами брака, <…> и таким образом нанес вред самому себе» [531] .

Как и следовало ожидать, развод Октавии побудил ее брата к действию, в результате перед римлянами он предстал агрессором и сам столкнулся с реальной проблемой. Едва успев создать репутацию великого спасителя, лично положившего конец гражданской войне в Риме, он вряд ли мог возобновить военные действия против согражданина-римлянина. Поэтому он решил обойти стороной Антония и нацелиться на Клеопатру как «внешнего врага». Она — иностранка, царица и женщина, и значит — по всем этим признакам должна отвратить от себя римский истеблишмент. Вот Октавиан и выдал себя за смелого борца против нее и, несмотря на то что города Бонония (Болонья) и Палестрина остались верными Антонию и Клеопатре, заявил, что все население Италии принесло ему торжественную присягу и выразило желание, чтобы он возглавил борьбу против владычицы Востока.

Играя на давнишней подозрительности Рима к Востоку, он сказал согражданам, что им грозит самая большая опасность, поскольку восточные орды Клеопатры могут в любой момент ворваться в их город. Вторя пророчеству из «Книг Сивилл» «О Рим, <…> срежет тебе госпожа копну волос твоих пышных, восторжествует тогда справедливость, и с неба на землю сброшено будет одно, из праха восстанет другое» [532] , верно служивший Октавиану поэт Гораций писал о Клеопатре, что «царица Капитолий мнила в безумстве своем разрушить, грозя <…> державе нашей смертью позорной» [533] .

Итак, добропорядочный «мужской» Запад готовился к походу против безнравственного феминизированного Востока, и недовольство, вызванное налогами, улеглось, когда преданный Октавиану Кальвисий начал расписывать, в какой развращенный мир втянула Клеопатра Антония. Кальвисий обвинял Антония в том, что тот под ее влиянием незаконно завладел библиотекой Пергама и подарил ей хранившиеся там свитки, заставил жителей Эфеса величать ее госпожой и владычицей и читал ее любовные письма в присутствии высокочтимых государственных мужей. Антоний, по его словам, обращал больше внимания на то, что говорила Клеопатра, а однажды, едва завидев ее, вскочил, не дослушав речь, которую произносил один именитый римский оратор, и отправился провожать царицу и даже растирал ей ноги на глазах многих людей.

Хотя большую часть этих обвинений Кальвисий выдумал, оратор Марк Валерий Мессала воспроизвел их в своем памфлете и еще добавил, что Антоний пользовался золотым горшком — «а уж на такую гнусность была не способна даже Клеопатра» [534] . Там также говорилось, что он бегал за ее носилками в восточной одежде «с толпой уродливых евнухов» [535] . Октавиан даже заметил, что «войну поведут евнух Мардион, Потин, рабыня Клеопатры Ирада, убирающая волосы своей госпоже, и Хармиона — вот кто вершит важнейшими делами правления» [536] .

Бывший союзник Антония и Клеопатры, Планк, «по болезненному влечению к предательству» [537] переметнулся к Октавиану, оправдывая свой поступок тем, что больше не мог терпеть присутствия Клеопатры на совещаниях, но он и словом не обмолвился, как сам, намазавшись синей краской, ползал перед царицей по полу нагишом потехи ради. Планк тоже поведал сенату о мнимых преступлениях Антония. Он утверждал, что знает содержание его завещания, отправленного в Рим и хранящегося у девственных жриц богини Весты. После того как верховная жрица отказалась выдать завещание, Октавиан взял его силой.

Римские политики и государственные мужи знали толк в использовании подобных завещаний, будь то подлинных или фиктивных, при ведении дел с птолемеевским Египтом, и Октавиан устроил грандиозное шоу, зачитывая перед сенаторами некоторые подвергшиеся его редактированию статьи из завещания Марка Антония. Признав Цезариона законным сыном Цезаря, что уже было сделано во время пожалований, Антоний затем объявлял о желании оставить щедрое наследство своим детям от Клеопатры, тогда как по римским законам дети иностранцев не имели права наследования, о чем Антоний очень хорошо знал. Так что этот пункт был явно выдуман Октавианом. Под конец он объявил, что Антоний завещал похоронить его в Александрии с Клеопатрой, если умрет в Риме.