— Наемники, — скривился Ули Шпигель, — хороших солдат из них сделать можно, тут я не спорю, но доверять им… Вы уж мне поверьте!

Шпигель знал, о чем говорил, он сам был когда–то наемником.

Это была прелюдия. Главный разговор был впереди. А о чем говорить, как о не запрещенной в лагере теме? У всех были на этот счет свои соображения, наблюдения, планы.

— Тыл есть тыл, здесь все отлажено, — начал фон Клеффель, — но вы даже представить себе не можете, какие тяготы мы испытывали во время наступления летом сорок первого года. Наше наступление было столь стремительным, а просторы этой страны столь обширными, что мы далеко оторвались от наших баз снабжения и, что самое ужасное, от полевых борделей, — добрался он наконец до сути вопроса. — Местное женское население задействовать нельзя под угрозой трибунала. Хоть вой! Хоть узлом завязывай! Надо отдать должное верховному командованию — тогда оно быстро отреагировало. Начальник генерального штаба сухопутных войск генерал Гальдер лично отдал приказ тыловым подразделениям снабдить бордели трофейным транспортом. Представьте: мы идем на рысях к Москве, а за нами на полуторатонном грузовичке следуют проститутки в точном соответствии со штатной численностью — по одной на сто солдат и 75 унтер–офицеров во главе с красавицей Эммой, она ублажала офицеров.

— Что с ними стало, герр подполковник? — спросил Кнауф.

— Попали в плен при нашем тактическом отступлении.

— Жаль, — сказал Кнауф.

— Ничего не поделаешь, война, — бодро сказал фон Клеффель, — потери неизбежны.

— Место выбывших бойцов займут сотни новых! — возвестил Ули Шпигель голосом доктора Геббельса.

— Все равно жалко девчушек, — сказал Кнауф.

— Они не пропадут, — успокоил его Ули Шпигель, — большевики тоже люди, по крайней мере в этом отношении. И среди них есть настоящие мужчины, это следует из того, как они сражаются.

— А здесь, повторюсь, все прекрасно отлажено, — вернулся к прерванному рассказу фон Клеффель. — Я побывал с инспекцией в нескольких пуффах. Обстановка излишне спартанская, но контингент вполне удовлетворительный, хотя и не дотягивает до уровня офицерских борделей. У нас отбор был жесткий: рост — не ниже 175 см, бюст — В и больше, волосы — светлые, глаза — голубые или светло–серые, манеры — хорошие. И, конечно, это были истинные немки, выросшие в германских землях. Здесь же, как я выяснил, преимущественно фольксдойче. На их примере можно наблюдать, сколь губительно для внешности, языка, манер и чувства долга даже кратковременное пребывание под властью большевиков. Никакой старательности! У меня даже возникло подозрение, что среди них есть полукровки, обманом прокравшиеся в бордель.

— Есть, — подтвердил Диц.

Он считался у них главным экспертом по неарийкам. Скорее он был пробником: если шарахается от девицы, значит, точно — неарийка. Суд нанес ему серьезную психическую травму.

— Моя Гретхен не такая, — поспешил добавить он, — она из Галле, мы почти земляки.

Ему не терпелось поговорить о своей подружке и опередить в этом своего закадычного дружка Кнауфа. Они оба завели себе постоянных подружек, сегодня у них было четвертое свидание под крышей пуффа. И они уже два раза выгуливали своих пассий после работы в городском парке и угощали их пивом. Диц расписал все в красках.

— Ты надеешься, что она даст тебе в кустах по любви? — спросил Юрген.

— Три рейхсмарки — тоже деньги небольшие, — встрял Ули Шпигель, — она и так отдается практически даром, можно сказать, по любви.

— Из любви к искусству, — уточнил фон Клеффель.

— А ведь Гретхен еще отдает половину жалованья в фонд поддержки раненых, — сказал Диц. — У нее очень тяжелая работа. Она очень устает. У них норма выработки — шестьсот клиентов в месяц, это без учета сверхурочных и повышенных обязательств. Но она не жалуется, ведь Гретхен пошла на фронт доброволкой. Она отличная девушка! Мы собираемся пожениться после окончания войны. Никому в голову не пришло рассмеяться.

— Из проституток выходят верные жены, — сказал фон Клеффель.

— И у нее будет пенсия после увольнения со службы, — добавил Вайнхольд. — Ведь она служащая военного ведомства? — Диц утвердительно кивнул. Вайнхольд посмотрел на часы и поспешно поднялся: — Товарищи, половина двенадцатого! Нам пора в госпиталь!

Госпиталь располагался неподалеку от железнодорожного вокзала. В нем и при прежней власти размещалась больница, так что немецкой администрации не пришлось ничего особо переделывать. Лишь сменили медицинский персонал и завезли необходимое оборудование, которое либо отсутствовало вовсе, либо было растащено местными жителями. Да еще посетителей, поднимающихся по центральной лестнице, теперь встречал не Сталин в полувоенном френче, а фюрер, изображенный в полный рост, в длинном кожаном пальто.

Это было довольно помпезное пятиэтажное здание с восемью круглыми колоннами при входе и длинными боковыми крыльями. Раньше оно располагалось в парке, но от него осталось лишь несколько групп берез на задах, все остальные деревья были спилены и выкорчеваны, а клумбы сровнены с землей. Кто–то говорил, что это последствия жестоких боев, развернувшихся у этого здания на первом этапе войны, другие предрекали, что территория специально расчищена в ожидании наплыва раненых с полей будущих сражений. Как бы то ни было, образовался обширный двор, в котором прогуливались выздоравливающие и посетители. Вся территория была обнесена металлической кованой оградой. Решетка была старая.

Они предъявили свои аусвайсы дежурным у ворот, пересекли двор и вошли в здание. Лишь Юрген немного задержался, чтобы перекинуться парой слов с Берндом Клоппом и угостить его сигаретой. Они с Юргеном вполне могли бы быть приятелями, но судьба свела их только тут. Клопп до призыва в армию работал электриком на верфи в Гамбурге. Теперь Клопп был ефрейтор, и у него не было ступней ног — подорвался на мине. Его возили на прогулку в госпитальной коляске, бодрая улыбка не сходила с его лица. «Вернусь домой и буду ремонтировать радиоприемники», — говорил он. Он никогда не унывал, Бернд Клопп.