— Рассредоточиться! Ложись!

Постепенно место их грядущего боя проступало из тумана. Это был покатый холм, на склоне которого тянулись две линии траншей. Его венчал бетонный дот, перед траншеями, как боровички из травы, торчали круглые шапки пулеметных гнезд. Он был в принципе неотличим от той высоты, что они штурмовали ранней весной, разве что рядом виднелся точно такой же холм, а дальше еще один — и так насколько хватало взгляда, и траншеи не опоясывали их, а тянулись нескончаемой лентой. Но какое им дело до других холмов? Вот он — их холм, один–единственный. Другого им не дано. И не надо.

Поле перед позициями было перепахано немецкими штурмовиками и артиллерией куда более тщательно, чем незадолго до этого поле перед их позициями. Но артиллерия продолжала гвоздить по полю, сметая проволочные и минные заграждения. Гиллебранд, лежавший на земле неподалеку от Юргена, нервно посматривал на часы. Вот он вскочил.

— Солдаты! Вперед!

Как по волшебству, следы артиллерийских разрывов стали удаляться от них, все более концентрируясь на линии траншей. Они вскочили и бросились вперед под прикрытием артиллерии. Они пробежали почти половину расстояния, когда навстречу им застрочил пулемет иванов. Застрочил и сразу смолк, лишь взлетели вверх каменные куски перекрытия пулеметной точки.

— Молодцы, артиллеристы! — крикнул Юрген. Он несся вперед огромными прыжками, слегка пригнувшись. Пригнувшись лишь затем, чтобы бежать еще быстрее, чтобы не отстать от задней стенки вала артиллерийских разрывов, чтобы успеть ворваться во вражескую траншею до того, как противник успеет очухаться от двухчасовой интенсивной бомбежки. И точно так же бежали рядом его товарищи. Ох, не пропали втуне тренировки майора Фрике!

Даже Вайнхольд, уж на что рохля и дохляк, хотя в целом, конечно, отличный мужик, пусть и с женской половинкой от рождения, и тот бежал рядом, разевая рот в крике. Так бежал, что даже вырвался вперед. Ну, это он зря, так можно все силы в беге выплеснуть, не останется на рукопашный бой.

Юрген вдруг упал, проскользив по инерции несколько метров по земле. Запоздало сообразил, что не споткнулся, а упал нарочно, уловив чуть отличный звук падающего снаряда. Это был недолет. Или наводчик не передвинул прицел в соответствии с временным графиком. Кто теперь разберет? Да и какая, в сущности, разница? Осколки просвистели над головой. Вот только Вайнхольд… Он был ближе всех к месту взрыва, он слишком вырвался вперед и не распознал звук снаряда. Осколками ему разворотило живот, окровавленные кишки вывалились, перемешавшись с обрывками ткани.

Вайнхольд лежал на боку и последними движениями все старался подтянуть ноги к животу, чтобы скрыть от всех эту ужасную картину. Он давно смирился с мыслью, что ему суждено погибнуть на той войне. И он нисколько не скорбел в этот момент, что его смерть вышла такой бессмысленной, от своего же снаряда. Не мечтал он и о красивой смерти, потому что достаточно насмотрелся на смерть на войне, чтобы понять, что она не бывает красивой. Его угнетало лишь то, что она вышла настолько некрасивой. Вид собственных окровавленных внутренностей оскорблял его эстетическое чувство. Он поспешил покинуть этот жестокий мир. Но его глаза продолжали смотреть на него. В них было отвращение. Юрген подполз к Вайнхольду и закрыл ему глаза. Это все, что он мог для него сделать. Он поднялся и побежал вперед.

Остался в стороне выдвинутый далеко вперед окоп русских наблюдателей с их истерзанными телами, разбитое пулеметное гнездо. Где–то уже раздавались автоматные очереди, стрекочущие немецкие и грохочущие русские. До траншеи оставалось метров десять, когда Юрген заметил поднявшийся над бруствером короткий ствол, который начал медленно опускаться, вытягивая вверх прикрепленный к нему странный круглый диск размером с чайное блюдце. Вслед за этим над бруствером появилась и стала подниматься круглая зеленая чашка, под которой вдруг открылась тонкая светлая полоса с двумя темными точками. Это были глаза. Один из них смотрел точно на него сквозь мушку прицела.

Юрген первым заметил противника, он же первым нажал на спусковой крючок. Первые пули попали в круглый диск, как в яблочко мишени, откинули русский автомат в сторону, освобождая путь для следующих пуль, которые пробили дыру между бусинками зрачков. Ивана отбросило назад, и он скрылся из глаз. Лишь его рука с автоматом взлетела высоко над бруствером, палец конвульсивно жал на курок, автомат дергался, выплевывая пули, расстреливая небеса.

А Юрген уже вкатывался в траншею по пологому спуску, образовавшемуся при разрыве снаряда. Он был первым, поэтому не глядя послал очередь вдоль траншеи. Там копошились какие–то тени. После его очереди они попадали на дно траншеи. Юрген тоже распластался на дне, помянув недобрым словом ранец и мешок, которые не позволили ему плотно вжаться в земляной пол. Он быстро сменил опустевший магазин своего автомата и, не поднимаясь, пустил длинную очередь, теперь в другую сторону. Он даже не успел разглядеть результатов своей стрельбы, потому что буквально сразу же сверху в траншею один за другим посыпались его товарищи.

Юрген вскочил на ноги, быстро огляделся, засек провал хода сообщения, ведущего во вторую траншею, рванул к нему. Вдруг прямо перед ним откуда–то из–под земли появилась огромная фигура с русским автоматом в руках. Грудь ивана находилась как раз на уровне его живота, Юргену не пришлось даже поднимать автомат. Иван несколько раз передернул плечами туда–сюда в такт попадавшим в него пулям и скатился вниз. Это был вход в блиндаж. Оттуда носились крики иванов, сбитых с ног упавшим телом. Юрген сорвал с пояса гранату, выдернул чеку, бросил гранату в разверзнутый зев входа, резко отшатнулся в сторону, прижавшись спиной к стенке траншеи. Раздался глухой взрыв, мимо просвистело несколько осколков, полетели какие–то ошметки, прилипавшие к деревянной стенке, вырвалось небольшое темное облачко, как последний выдох погибших. И еще крики раненых и, возможно, живых и невредимых. Юрген бросил внутрь еще одну гранату. Все повторилось, только крики сменились затихающими стонами.