Нас хвалят - что ж тут дивного? На безрыбье и рак - рыба, как говаривал батюшка отец Парфений. Это, однако ж, хорошо рекомендует наше общество: значит, в нем есть сочувствие даже к тени добра, а для вас это очень, очень невыгодно. Капля пробивает камень частым падением. По частичке от каждой похвалы падает на червяка самолюбия и тщеславия и питает его; он растет незаметно для вас, позволяет быть и смиренным чувствам, пока не окреп, а когда созреет, все подъест разом. Далее: похвала щекочет сердце, останавливает ревность и расслабляет. Это то же, что бегущему подставить ногу. Остановка в духовной жизни есть уже движение назад. Смиряйте же себя и подавляйте возношение мысли и сердце всякими смиренными о себе чувствами. Тотчас же, когда в уши бьют звуками сладких речей, сходите в сердце и уничижайте себя всячески пред Господом и святыми Его. Помыслите, какие подвиги они подъяли, чтобы угодить Господу! А мы что? Сходили однажды в церковь, положили дома пять-шесть поклонов, прочитали страницу-другую спасительной книжки - и попали в святые. Куда как проворно!.. Уничиженный труд телесный в этом случае много помогает. Не нерадите же о сем состоянии, а то похвалы заморозят вас и сделают из вас мраморное изваяние, снаружи хоть и не некрасивое, но безжизненное.

Есть слезы от слабости сердца, от большой мягкоты характера, от боли; иные насильно раздражают себя на плач; но есть слезы от благодати.

Цена слез определяется не влагою, текущею из глаз, а тем, что бывает на душе при них и после них. Думать надобно, что благодатные слезы состоят в связи со многими изменениями в сердце. Главное - сердце должно тогда гореть в огне суда Божия, но без боли и жжения, а с умилением, приносимым надеждою на милосердного Бога, судящего грех и милующего грешника. Думается также, что эти слезы должны приходить уже под конец трудов, не внешних, а трудов над очищением сердца, как последнее смытие или сполосканье души. Эти слезы бывают не час, не день и не два дня, а целые годы. Говорят, что есть еще какой-то плач сердца без слез, но столь же ценный и сильный, как и слезы. Последний лучше и удобнее для живущих в мире, потому что слезы могут быть видимы другими. Все же строит всех спасающий Господь...

Говорят иногда: "Бог создал человека для общества". Мысль эту надо немножко поправить: человек создан для общения с Богом - в этом главная его цель. Потому-то, когда человек отпал от Бога, Единородный Сын Божий благоволил снизойти на землю, чтобы опять воссоединить его с Богом. Так значительно и необходимо это общение! Но так как для того, чтобы вступить в это общение и укрепиться в нем, человеку нужно прожить коротенький момент на земле, а прожить ему здесь одному трудно, то на время дана ему расположенность и к общественности, не как главное, а как придаточное, наряду с другими житейскими наклонностями. Всем им седалище в душе, дух же не земен. Поэтому, когда он возьмет силу, то заглушит голос душевных потребностей и разрывает все держащие душу узы, которые для нее одной не разрешимы. Тогда человеку становится легко и просторно: он в своей стихии. Беда обществу, в котором общественность поставляется целью! Тогда передвигается центр и начинается смятение и неурядица.

Первая и самая неизбежная обязанность всякого человека иметь веру, или религию, знать то есть определенным образом Бога и почитание Его, или свои к Нему отношения, или еще иначе - содержать исповедание. Обязанность эта не столько предписывается, сколько сама себя выказывает. Такова уж природа духа человеческого, что он естественно требует Бога и ищет Его, и ставит себя в такие отношения к Нему, какие считает законными. Вера есть семя и зародыш всех обязанностей, а равно и всей религиозно-нравственной жизни человека. Кто не имеет никакой веры, тот не человек. Нет у него образа там, где бы ему следовало быть, именно - во святилище духа, ибо религия есть святыня, освящающая все наше естество, равно как отсутствие ее искажает и извращает его. Святой Исаак Сирианин замечает в человеке три состояния: одно естественное, в котором человек по природе духа своего знает Бога и боится Его. Из этого состояния он по известным условиям восходит в другое, вышеестественное, или благодатное. Состояние третье образуется из погружения человека в плоть, или чувственность, причем погасает у него свет духа, попираемый плотскими вожделениями. Человек нисходит тогда на степень животного, прилагается скотом несмысленным и уподобляется им. С таким человеком и жить нельзя: чем его остепенишь, когда он рассвирепеет? Потому-то, собственно, сюда и должно отнести общеупотребительные выражения: "Бога не знает, Бога не боится", дабы показать, что с таким человеком нельзя иметь и дела никакого.

Но обязанность иметь веру еще не определяет самой веры. К этому следует прибавить, что человек обязан иметь не какую-нибудь веру безразлично, а веру одну, определенную, истинную веру. Если Бог един и неизменен, если человеческая природа одна, или единосвойственна, то и истинное отношение между Богом и человеком может быть только одно, а потому и выражение сего отношения, или истинное исповедание есть едино. Это-то единое и должно содержать человеку, иначе что ж он будет содержать? Ложь, призраки, мечтания. А в этом какое же достоинство? Это все равно, как если бы бедняк, у которого нет ничего, видел себя во сне великим богачом. Ложная религия - это насмешка над людьми. Ложно исповедующий - то же, что сумасшедший, который бурлит, потому что ему представляется то и то. Но это еще полбеды: беда в том, что тут кроется обман не простой, не такой, который разрешается смехом, а обман терзающий, горестный, отчаянный. В религии все чают найти окончательное свое успокоение и вечное блаженство, в этой уверенности всякий и держит свою веру и дорожит ею. Но известно, что прикровенность лжи возможна только здесь, а по смерти тотчас откроется, как прочно то, на чем основывали мы свою надежду. Что ж за ужасающее, что за раздирающее будет состояние того, кто увидит тогда, что он был обманут!.. Потому-то, пока есть время, пока мы еще на пути к решительной и неизменной вечности, всякий должен испытать и несомненно увериться - истинна ли та вера, которой он держится, и если окажется не истинною - отыскать, где та единая, истинная, которая истинно ведет к Богу и дарует несомненно вечное спасение. Господь не несвидетельствована Себе остави (Деян.14:17), а равно и единую истинную веру в Него. Но когда Он попустил, чтобы рядом с нею, на земле существовали другие веры и как бы вступали с нею в соперничество, то тем самым на всех наложил обязательство не без смысла держаться веры в Него, а на несокрушимых основаниях, ради которых с полным убеждением отвергается все прочее. Испытанием этим воздается честь вере и удерживается истинное достоинство человека, существа разумного, сознающего, совестного. Вера наша в нашу веру, то есть убеждение в истине православно-христианского исповедания, должна быть разумною. Потому-то Господь, дабы расположить к вере в Себя и Свое учение, говорил: испытайте Писания (Ин.5:39) и убеждал к тому проповедью Иоанна Крестителя и Своими чудесами. Апостолы в проповеди своей тоже убеждали всех и только убеждением одним, а не насилием, приучали к вере. Самая твердость исповедания зависит от убеждения, а потом и вся жизнь в духе своей веры. Из бесчисленных опытов видно, как сильно возбуждаются иные к сообразной с верою деятельности с минуты сознания ее единственной истинности, и, напротив, как многие спят в беспечности, оттого что не привели в ясность этого сознания.

Как же увериться и каким путем испытать, какая вера есть вера истинная? К этому есть два способа: один внешний, научный, а другой внутренний - путь веры. Первый предлагается обыкновенно в систематическом изложении богословия; он действителен и для ученых существенно необходим, но, очевидно, не всеобщ, потому что в основании своем содержит знания, доступные не для всех. Нельзя опять не видеть, что путь этот очень длителен и труден и, что особенно замечательно, помещаясь в голове, оставляет сердце самому себе, своему своенравию и свободе. Путь веры - искреннее, внутреннее, живее, многоплоднее и общедоступнее. Это - молитва к единому истинному Богу о вразумлении. Есть Бог истинный; Он скажет волю Свою нам в наше спасение с желанием, чтоб она была понятна и выполнена. Теперь мудрованиями людскими она скрыта или запутана до того, что иной не имеет достаточно сил найти исход из этого лабиринта. Если же кто в чувстве такой кровной нужды с воплем, стенанием, сердечною болезнью обратится к Богу, истинному Отцу всех человеков, Богу, желающему, чтобы вера в Него была действенною, может ли быть, чтобы Он не дал такому искателю решительного указания к убеждению в ее истине? Такая молитва отнюдь не есть искушение Бога, хоть и может быть превращена в него, когда кто неискренно, из одного лишь любопытства желал бы таких знаков. Примеры убеждения в вере этим путем почти повсюдны: Корнилий сотник таким путем испросил себе веру. Множество было таких, которые приходили к пустынникам вопрошать о вере, а они вместо всех доводов заставляли их молиться, и Бог открывал им истину. В смутные времена ересей Бог воздвигал людей особенной святости, облекал их силою чудодейственною и ставил на виду всех, как свечи на свещнице, да светят всем. А так как они были сосудами веры и силы Божией, то и служили для всех сомневающихся решительными указателями истины. Все ожидали, или желали знать, как исповедует тот или другой святой муж, и держались его исповедания. Но зачем напрягаться в доказательствах? Господь сказал, что все можно получить от Бога, молясь Ему с верою, тем больше, молясь о вере - начале и источнике всего. Он Сам, в последней молитве Своей говорил к Отцу Своему: святи их во истину (Ин.17:17), относя слова Свои к апостолам, а в лице их и ко всякому верующему. Даже несомненно то, что так как истинная вера по самому происхождению своему чудодейственна, то эти чудодейственные свидетельства должны непрерывно пребывать в ней. Они и пребывают. Один говорил о себе: "Когда я смотрю на эти нетленные останки, расточающие целебную Божественную силу, и помышляю, что дух, освящающий это тело, исповедовал именно ту веру, которую и я содержу, то у меня исчезает всякое сомнение, которое иногда навевает враг истины, и я не могу не радоваться тому, что Богу угодно было дать нам такой решительный и вместе такой доступный способ убеждения в истинности святой веры". И в самом деле так. Потому-то мощи современны христианству, непрерывны в нем и повсюдны. У нас, в России, есть они во всех пределах, и в каком еще количестве! На Западе они прекратились вместе с отделением от Востока и отпадением от истины, а о новых, образовавшихся из папства исповеданиях и говорить нечего. Так вот где успокоительная проповедь об истинной вере! Но блаженнее всех тот, кто вместе с Иеронимом (греческим) может сказать: "Истинна вера, исповедуемая мною, ибо ею сподобился я принять некую Божественную силу, ощутительно во мне действующую. И язычники имеют писания и храмы, и жертвы, и учителей, и книги, и отчасти боговедение, и некоторые добрые дела, и праздники, и молитвы, и всенощные бдения, и священников, и много другого, но сокровенной в сердце христианина благодати и действия Святаго Духа никто во всем свете не получает, а получают верою только одни правильно крестившиеся во имя Отца, Сына и Святаго Духа".

Так вот прямейший путь к открытию истинной веры! Именно: сама вера, молитва, непрерывность чудодейственности в Церкви и, особенно, внутренняя сила, доставляемая в вере.

Все равно, говорят некоторые, что Православие, что лютеранство, что католичество! Да разве это истины? Истина одна. Разве сто путей. Один путь. Разве сто богов? Един Бог, едина вера, едино крещение. Так как же это все равно? Стало быть, равно с нашим и то вероисповедание, в котором нет священства, нет святого причащения и покаяния? Ни на что не похожа такая филантропия! Из-за того, что не умеют решить вопроса - что такое другие вероисповедания, толкуют криво и понимают неправо решительно верное... Посмотрите, что бывает в фотографии. Натуральная персона человека есть самый верный его тип; фотографы снимают ее, потом печатают. А между тем у одного выходит слишком темно, у другого слишком светло; тот фокус не угадал, а этот дал позу не сродную известному лицу. Но есть и такие снимки, которые очень верны подлиннику. А подрисовка сколько еще изменяет характеристику черт! Разбирая теперь все эти снимки, неужели можно сказать, что они все равны, когда между ними есть и такие, в которых не узнает себя и сам тот, с кого портрет снят? Моисею говорил Бог: виждь, да сотвориши (скинию) по образу показанному тебе (Исх.25:40), - и было так до пришествия Христова. Господь, пришедши, снес с неба иную скинию, святую веру и Церковь, устроенную по плану, который Он видел и слышал в предвечном совете триипостасного Бога. Но явились самовольники - фотографы, и давай подрисовывать, давай делать новые снимки, - ну, и нагородили. Лик Церкви один, а в самодельных снимках у одного вышло две головы, у другого - ни рук, ни ног, там глаза изменены, там одежда совсем не та, и прочее, а у всех одна подпись: церковь. Смотришь-смотришь, и скажешь: нет, это не она. Пристало ли после этого хранящим подлинник Церкви ставить себя в ряд с другими?

Да что же другие? Оставим распорядиться ими Домовладыке. Он дает нам осязательное свидетельство, что подлинник у нас: это видимые всеми дары чудотворений, прозорливости, нетления мощей, чрезвычайные явления, - чего ж еще хотеть? Лжецам не станет потворствовать Господь. Господь с нами, и Дух Его обитает в Церкви нашей, стало быть, она и есть настоящая, с неба сведенная и на земле водворенная Церковь. А про другие Господь ведает. Судов Своих Он не открывает; будет день, когда во свет приведет Он вся тайная, а теперь достаточно для нас и этого луча непреложного удостоверения в истине нашей веры.